Когда я окончательно проснулся, «Боинг» уже прошил облачную крышу и уверенно снижался, хотя под крылом виднелось только ослепительное зеркало океана. Последний раз я смотрел на часы перед вылетом из Франкфурта — было три часа пополудни. Теперь они показывали 5.15 непонятно чего. Я заподозрил, что мы летим уже дольше суток, включая ночную посадку.

Умывшись, я спросил у стюардессы:

— Куда мы прилетаем?

Она вдруг сказала по-русски:

— Попейте! — и, если честно, разозлила меня такой уклончивостью.

Хотя очень скоро я понял, что зря злился: на самом деле китаянка и не думала переходить на русский, а добросовестно ответила:

«Papeete». Потому что спустя считанные минуты мы совершили посадку в главном городе Французской Полинезии, с дикарской щедростью разбросанной, как бисер, по ста восемнадцати островам.

Но я так и не увидел Папеэте, убежище Поля Гогена, насмерть очарованного и разочарованного гордеца. Я только успел перекурить в тени аэропорта, принюхиваясь к цветочной гирлянде, которую с профессиональной любезностью мне повесила на шею нарядная таитянка, и меня снова позвали в самолет — на этот раз маленький, турбовинтовой. Зато из него были хорошо видны островные бусины, рассыпанные по Тихому океану, — в сильном приближении они превращались в темноизумрудные замки вулканической природы, обороняемые барьерными рифами.

К одному из таких замков-островов мы и направлялись. Правильнее сказать, это был остров-отель — частный закрытый курорт, который охранялся не слабее военного объекта.

Уж не знаю, каким образом хозяин отеля выбирал себе клиентуру, но и самих приглашенных сюда впускали с экстремальными предосторожностями. Посадочная полоса замыкалась громадным тамбуром из мощной стальной сетки. (Похожий «тамбур», только поменьше, я видел в английском сафари-парке, при въезде на территорию свободного обитания хищников.) Сначала самолет сверху донизу обыскали молчаливые звероподобные коммандос, после чего мне позволили пройти через эту клетку под приглядом пулеметных гнезд, устроенных в окнах двухэтажной постройки в колониальном стиле.

Суровость досмотра сменилась необыкновенной почтительностью встречающих. Водитель и охранник, смуглолицые, оба явно местные, кланялись так, будто имеют счастье лицезреть перед собой как минимум королевского наместника или губернатора. Повторяя на все лады «la bienvenue!» и «welcome!», они отняли у меня дорожную сумку и с подчеркнутой бережностью уложили ее в кожаное нутро кабриолета, на котором мы и двинулись в отель.

Признаться, меня никогда не увлекали пейзажные прелести до такой степени, чтобы посвящать им целые абзацы или речевые периоды с придыханиями. Но здесь не нужно было превращаться в Поля Гогена и бредить земным раем, чтобы ощутить реальное потрясение красотой этого острова, его вечнозеленым блаженством и бесстыжим цветением, а главное — легким, одуряюще вкусным воздухом. Мне вспомнился один старинный автор, который верным признаком аристократизма называл способность не удивляться, не разевать от восхищения рот. Оказавшись в самом роскошном, райском месте, воспринимать это спокойно — как должное. При полном исчезновении аристократов как вида, возможно, имеет смысл приглядеться хотя бы к такому «косметическому» рецепту.