Он становился символом времени, как когда-то — трехлинейная винтовка в революцию и короткоствольный кавалерийский карабин — в гражданскую войну.

Гражданская война любила короткие стволы…

Аристарх Павлович повесил автомат и вытер руки.

— Тоже хочется взять? — вдруг спросил раненый.

— Нет, не хочется! — резко ответил Аристарх Павлович. — Вы стреляете друг в друга, а я, как похоронная команда, тела ищу. И найти не могу! Похоронить некого! Даже могил ерашовских не будет…

— Ну, извини, отец, — смутился раненый. — Я понимаю…

— Ничего ты не понимаешь! — отрезал Аристарх Павлович. — Спросите Олега, кто были Ерашовы в России? Почему их род просуществовал триста лет? Это только по документам! А до этого — сколько? Не потерялся, не рассыпался, не сгинул в опале!.. И почему прошлая революция раздавила всю семью, почти все корни вырвала?.. И почему теперь эта, нынешняя, опять уничтожает Ерашовых? И уничтожит, если начнется большая кровь! Вот на сей раз уж и корешка не останется!.. А подлые выживут! Подлые не стреляются и в отставку не уходят!

— Мы — навоз, — вдруг признался Николай. — В землю уйдем, как удобрение. На нас вырастет новая Россия.

Аристарх Павлович посмотрел на Олега: вот чьи слова он вчера повторил…

— А если чертополох вырастет? — спросил он. — Сорняк навоз любит!.. Нет, господа офицеры, мы не навоз. С таким сознанием хорошо в атаку ходить, не страшно умирать: вроде бы цель есть. А жить с этим невозможно.

— Олег, сейчас ты уйдешь вместе с отцом, — приказным тоном сказал Николай.

— Если сейчас Кирилла… нет в живых — я не уйду, — глядя в стол, проговорил Олег. — Теперь брата нет на той стороне. Дайте мне автомат.

— Уйдешь, потому что кто-то должен жить, — проговорил Николай жестким, металлическим голосом. — Отец прав.

— В таком случае уходите вы, — заявил Олег. — У вас есть семьи, дети — я один.

— Нам нельзя сейчас выходить, — терпеливо сказал Николай. — Зверь еще помнит вкус крови… Ты же свободен, можешь жить легально и безбоязненно.

— А как жить? — спросил он у всех. — Даже церковь сделали политической игрушкой. С каким сознанием мне жить, если даже патриарх — клятвопреступник? Он же заявил — кто первый начнет стрелять возле Белого дома, того он предаст анафеме. Слово Святейшего!.. Правительство стало первым, а где же анафема ему? Где патриарший гнев?..

— Все равно оружия не получишь! — отрезал Николай. — Уходи.

— Так, — промолвил Олег. — Выходит, мне вообще места нет в этом мире? Опять я не вписываюсь ни в какую систему… Что же, пойду за Кириллом.

Аристарх Павлович обнял его, прижал голову к плечу:

— Ты что? Дурачок… Ну что ты вскипел? Места тебе нет… И хорошо, что ни в одной системе нет тебе места. А было бы? Какая ты тогда личность? Какой боярин? Бо ярый муж…

— Слушай, Олег, — спохватился Николай. — Возле дома часовня была, под открытым небом. Крест деревянный стоял, иконы в полиэтилене. Там священник служил, красивый человек, по говору — украинец, отец Виктор. Его сразу же убили, в первые минуты, намотали на гусеницы… И крест с иконами из КПВТ… расстреляли. А потом все БТРами разутюжили… Пойди поставь снова крест, ты же верующий. Ставили же раньше храмы на крови. В Питере стоит, где царя убили… Поставь и молись за нас.