Черно-багровая, смешанная с листьями земля бесшумно осыпалась в яму…

Кирилла прождали до позднего вечера, однако ни в этот день, ни на следующий он не пришел. Теряясь в догадках, но уже привыкшие к его внезапным приездам-отъездам, домашние продолжали ждать, ибо ничего другого в их положении не оставалось. А еще через день Аристарх Павлович с Валентиной Ильинишной расписались в загсе, просто, без торжества, без музыки и шампанского. И в этом тоже была своя прелесть, поскольку тихая эта свадьба походила на молчаливые их прогулки по аллеям Дендрария, когда, взявшись за руки, они могли часами просто бродить по заповедным местам. И не обронив ни слова, они наслаждались общением: одновременно грустили и одновременно смеялись, а если между ними проскакивала искра, что случалось редко, то и сердились друг на друга одновременно и молча. Это их общение напоминало немое кино, где все выражалось жестом, танцем, движением руки или глаз. Они словно боялись расплескать словом свою любовь и держали ее в руках, как яйцо, под хрупкой скорлупой которого таилась загадочная, неподвластная разуму жизнь.

Ко всему прочему, в доме опять был траур, чтобы играть шумную свадьбу.

Но когда они вернулись из загса, Екатерина накрывала стол в парадной зале. Тут было все — цветы, шампанское, молочные поросята, суровая водка местного разлива и рисовая кутья с изюмом.

— К месту ли это, Катя? — смутился Аристарх Павлович.

— А почему нет? — вздохнула она. — Нам придется примирить тризну и свадебный пир. На войне как на войне…

Затопили камин, и здесь, у огня, поминали и поздравляли, желали счастья и земли пухом… И часто прислушивались, не идет ли кто, и озирались на дверь — не отворится ли, не войдет ли тот, кого ждали и кого искали.

В самый разгар застолья пришел Олег. Спел заздравную, прочитал заупокойную, выпил шампанского и водки, затем отозвал Аристарха Павловича на улицу и неожиданно попросил:

— Дай мне пистолет. Я видел, у тебя есть, отец.

— Зачем тебе пистолет? — насторожился Аристарх Павлович.

— Я уйду с ребятами.

— Куда? Защищать Белый дом?

— Я уже защищал его однажды, — вымолвил Олег.

— Так куда же? В партизаны? В подпольщики? — Аристарх Павлович посуровел. — Хватит старшего с младшим, голову и хвост обрубили. Мало крови? Не настрелялись?..

— Змея еще жива, отец… А умирающий гад больно кусает.

— Кусает… Да только себя за хвост, если ее не трогать.

— Что же, сидеть и ждать? Но сколько? И чего?

Аристарх Павлович увидел гроб, стоящий на лесах, подтянулся, задвинул дальше, чтобы не бросался в глаза.

— Теперь уж недолго осталось. На крови долго никто не сидел, и раненая змея живет лишь до рассвета.

— А рассвета может и не быть! — страстно сказал Олег. — Семьдесят лет ждали, но чуть блеснуло, и снова мрак. Ты знаешь, насколько он, отец?

Над Дендрарием густо гремел и кувыркался вороний крик. Стаи кружились в небе, словно хлопья сажи над пожарищем, рассаживались плотно, крепко — будто вливались в голые сучья деревьев.

— Не знаю, — проронил Аристарх Павлович. — Думаю, до весны. Медведь весной из берлоги поднимается. Не будите его раньше — всем беда будет. И самому медведю.