— Конечно, встанешь, Кирилл.

Он посмотрел в спину Афродиты и сказал в ее же сторону:

— Ну, я пойду. День сегодня хороший…

— Ступай, — она прикрыла лицо книгой в мраморном переплете.

Кирилл осторожно затворил за собой дверь, постоял минуту и пошел в парадную залу. Там никого не оказалось. Куда-то исчезла старинная мебель, и лишь камин глядел на него черным зевом. Кирилл посидел возле него на стуле, посмотрел на черные, подернутые холодным пеплом угли и тихо пропел:

— Гори, гори, моя звезда…

Замолк и сунул руки в карманы — было холодно. Пальцы нащупали ключи от квартиры. Кирилл вынул их, позвенел, как колокольчиком, и бросил в камин. Пепел взвихрился и унесся в трубу.

Потом он встал, откинул спинку дивана и сунул руку в нишу. Рукоятка кольта почему-то показалась ему теплой, нагретой чьей-то рукой. Он достал обойму — тупо блеснул последний патрон. Утопленный пальцем, он подпрыгивал словно живой и встал на место. Кирилл спрятал пистолет в карман и, придерживая его, чтобы не перекашивало тяжестью плащ, скорым шагом двинулся на ерашовскую половину. В коридоре на его пути стояли племянники.

— Мы тебя помиловали, — серьезно сказал Колька.

— Вот тебе копия указа нашего, — Мишка подал скрученную в трубку бумагу.

— Простите меня, — сказал Кирилл, принимая свиток.

— Сказано же — помиловали, — с достоинством подтвердил Колька. — Читай указ.

Племянники удалились в свою комнату, храня какое-то спокойствие и терпение.

Кирилл зашел на кухню к Екатерине. Она сидела за столом и перебирала рис, рассыпанный на клеенке. Пальцы двигали зерна, а глаза смотрели куда-то мимо, в пустоту.

— Где же… батя? — спросил он.

— А?.. А, они недавно в город ушли, — очнулась Екатерина. — Подавать заявление в загс.

— Заявление?

— Да… Они же не расписанные живут. Ты раздевайся, скоро обедать будем.

— Хорошо… — проронил он. — Я пойду пока, погуляю. Солнце на улице.. Прости меня, Катя.

— Что? — Пальцы ее замерли над рисом.

— Прости меня…

— Ага, — невпопад проронила она. — Столько камешков в зерне…

Кирилл вышел из дома, осмотрелся и прикованный золотистым бором на той стороне озера решительно направился к нему низким берегом с космами плавающей осоки. Побродив среди сосен, он наткнулся на проселок среди звонкого, голого леса и непроизвольно побрел вглубь. Идти было хорошо: мягкая листва шуршала под ногами, взгляд спокойно плавал по тихому морю неподвижного воздуха в голубеющем небе, и судорога кашля не скрадывала больше полегчавшего дыхания.

Он не заметил, как извилистый проселок исчез из-под ног, и кругом оставался один лишь просветленный и торжественный лес. Он брел зигзагами, иногда кружил на одном месте или около понравившегося дерева; он не думал, куда идет и зачем, и потому не заботился об ориентирах. Сейчас он не ощущал ни прошлого, ни будущего…

А солнце, зависнув над головой, как сердцевина Колокольного дуба, катилось следом по свежему спилу неба.

Но вдруг впереди, совсем близко, он увидел девушку с лошадью и скорее угадал, чем узнал, жеребчика.

— Ага? — позвал он. — Ага!

Жеребчик остановился, повернул голову назад, однако девушка взяла его за гриву и повлекла вперед. Они уходили и медленно растворялись в пространстве леса. Кирилл торопливо пошел за ними, однако никак не мог догнать: силуэт лошади среди деревьев и фигурка девушки казались призраком, ибо появлялись то впереди, то сбоку, всякий раз внезапно меняя направление.