— Есть, есть, — ответил Горн. — Но отравил не я.

— А зачем было бы Паше меня травить? — спросил Патрикеев, подтягиваясь на подушках повыше.

— Ну… я не знаю, — ответил Чепурнин. — Например, он не хотел одолжить тебе денег, чтобы покрыть долги.

— Иди ты к черту! — крикнул Патрикеев.

— Ну-ну, — ответил Чепурнин. — Коньяк-то у тебя дешевенький.

Патрикеев начал наливаться кровью, но в этот момент в дверь позвонили.

— Я открою, — сказал Горн вставая.

Пока он ходил к двери, мы молчали. В прихожей послышался женский голос.

— Ого, — сказал Чепурнин. — К тебе дама. Ты вызвал сиделку?

Патрикеев молчал. В дверь быстро вошла Глафира Козорезова, позади которой шел Горн. Увидев нас, она нерешительно остановилась.

— Ба! — воскликнул Чепурнин, ставя свой бокал на прикроватный столик и надевая на нос пенсне. — Какими судьбами!

Он обернулся к Матвею Петровичу, который во все глаза смотрел на певицу.

— Так здесь будет концерт? Матвей, ты умеешь болеть на широкую руку.

— Господа, добрый день, — сказала Глаша. — Могу я вас попросить оставить нас с Матвеем Петровичем?

— Конечно, — сказал я.

— Зачем? — бесцеремонно спросил Чепурнин.

— Егор! — крикнул Патрикеев. — Уйди, а?

Чепурнин скрестил руки на груди и не двинулся с места.

— Вот, значит, как! — произнес он глухо. — Вот оно, значит…

Глафира прямо и долго посмотрела ему в глаза. Она не отводила взгляда, и наконец Чепурнин сдался и махнул рукой:

— А! Пусть так! Прощай, Матвей, да помни… впрочем, думаю, что ты и так не забыл…

Не договорив, он стремительно пошел к двери, а мы с Горном двинулись за ним. Выходя в прихожую, я оглянулся — Глафира бросилась к кровати и обняла Патрикеева.

Одевшись, мы стали спускаться по лестнице. Впереди шел Чепурнин — быстрым шагом, зло колотя тростью по ступеням. Уже на улице он обернулся, посмотрел вверх, вероятно на окна квартиры Патрикеева, и просвистел несколько тактов из арии «Сердце красавицы склонно к измене». Потом, так и не попрощавшись, зашагал в сторону Каменного моста. Мы с Горном остались одни. Он стоял отрешенный, опустив руки и едва шевеля губами, как будто разговаривал сам с собой.

— Павел Иванович, — позвал я его. — У Чепурнина что-то было с госпожой Козорезовой?

Он очнулся.

— Что? А… нет… Просто Егор очень самоуверен. Очень. Нечеловечески самоуверен. Простите, Гиляровский, мне нездоровится. Пойду, поищу экипаж.

Горн вяло пожал мне руку и ушел. Как только он удалился на порядочное расстояние, я обернулся и позвал:

— Александр Власыч, хватит прятаться. Я вас видел.

Из-за угла появился Фомичев. Лицо у него было совершенно несчастное.

— Она там? У него? — спросил он.

Я кивнул.

Фомичев закрыл лицо руками, потом достал грязный платок из кармана своего серого пальто и шумно высморкался.

— Дайте денег, — сказал он, пряча платок обратно. — Мне надо выпить. Вы не знаете… Да и ладно! Просто у меня ни копейки.

— Держите, — я открыл портмоне и протянул ему пятерку. Бывший певец и любовник Глаши взял деньги, но остался стоять.

— Она его любит, — ответил он.

— Откуда вы знаете?

— Она все мне рассказала. Как приехала вчера из клуба, так вызвала меня, рыдала. И все рассказала. Они встречаются уже месяц.