Пообедать я решил тут же, так сказать, не отходя от рабочего места. Прошел в столовую, где давеча имел разговор с ресторатором Тестовым, сел у окна и подозвал официанта:

— Чем сегодня у вас кормят?

Тот дернулся было принести карточку меню, но я махнул рукой:

— Ты мне так скажи, я же не читать пришел, а поесть.

— На первое польский борщ на копченой грудинке с ушками-с. Или селяночка сборная рыбья на раковом масле, — начал он перечислять.

— Селянку, — постановил я, и официант, черкнув в блокноте, продолжил:

— Если не торопитесь, то на второе могу подать духового цыпленка с белыми грибами-с.

Я скептически поморщился.

— Что ты мне заливаешь тут, голубчик? Духового цыпленка томить надо полтора часа. Небось с утра остался, так вы его просто разогреть хотите.

Белобрысый, поняв свою оплошность, предложил другое блюдо:

— Тогда зайчика в сметане? Со вчерашнего вечера купался в маринаде. К обеду тушить поставили, как раз свежее будет, только из печки. Подадим с салатом из синей капусты.

— Хорошо, — кивнул я, — давай зайца.

Белобрысый сделал отметку и склонился ко мне:

— Закусочки перед первым не желаете-с? Огурчиков соленых, малосольных, маринованных? Помидорчиков зеленых или красных? Подам с водочкой.

— И того, и другого, и водочки.

— И десерт закажете?

— А что есть?

— Самбук из яблок.

— Антоновка? — спросил я.

— Точно так-с.

— А еще?

— Винное желе в апельсиновых корках.

— Нет, — отрезал я. — Этого не надо. А сырники есть?

— Книжками-с, — кивнул официант. — Со сметанкой и корицей.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Тащи по готовности, уж больно есть хочется.

Через час, в лучшем расположении не только духа, но и тела, подбодренный двумя рюмками смородиновой настойки, я был готов возвращаться домой, чтобы Маша могла продолжить свой курс моего похудения.

Мое благодушное настроение продержалось ровно пять минут под ноябрьским дождем. Но, слава богу, идти было недалеко. Дома я переоделся в домашние брюки, накинул свой любимый татарский халат и завалился на диван в кабинете под предлогом сильной усталости. И не заметил, как задремал. Однако толком поспать мне не дали — Маша разбудила меня, сообщив, что приехал Лёня Андреев, судебный репортер из «Курьера». Зевая, я вышел в гостиную и увидел этого молодого красавца с короткой бородкой и мягкими каштановыми волосами — он сидел за столом, перед ним стояла чашка чаю.

— Владимир Алексеевич! — вскочил он. — Простите ради бога, что вот так, без предупреждения, но — спешу! Надо в номер материал сдать. Говорят, вы были свидетелем самоубийства на Ордынке.

— Был.

Андреев состроил умилительную гримасу:

— Владимир Алексеевич! Вам же эта история ни к чему! Не будете же вы писать о ней корреспонденцию в «Россию»?

— Не буду, признаюсь. Мелковато.

— Отдайте мне! Я был сейчас у Архипова — он рассказал, как вы вдвоем пытались удержать эту несчастную самоубийцу!

— Не такая уж она и несчастная, — сказал я сердито. Впрочем, сердился я скорее на Машу и Андреева, которые не дали мне выспаться, а вовсе не на несчастную женщину. — Она, между прочим, своего мужа зарезала.

— Расскажите детали, — взмолился Андреев, доставая большую тетрадь в клеенчатой обложке, заложенную карандашом.