Он трудится медленно, не торопится распутывать витки, пока не распускается последняя из моих длинных лент и они ниспадают на пол. Все это время я наблюдаю за его действиями в зеркале, сердце бьется быстрее обычного.

После Мидас помогает мне снять наряд наложницы, ни разу не сбившись, ни разу не пересекая черту – он просто помогает мне раздеться.

Когда ткань падает к моим ногам, Мидас смотрит мне в глаза в отражении зеркала, а потом снова берет за руку и ведет к ванне. Я перекидываю одну ногу, затем вторую и сажусь. Горячая вода доходит до плеч, несколько пузырьков смешиваются с маслом, которое проникает в кожу.

Я вздыхаю.

Мидас сидит рядом с ванной на скамеечке и держит в руке тряпку. Он макает ее в воду, а потом снова поднимает глаза на меня:

– Можно?

Я не отвечаю и не киваю, но легонько опускаю подбородок, и этого приглашения достаточно. Мидас протягивает руку и начинает нежно прикладывать к ране ткань; от резкой боли меня передергивает.

– Извини.

Его слова ласковые, но твердые – в точности как и касание к моей шее.

– За что? – спрашиваю я, голос у меня охрип от чувств или от того, что я давно им не пользовалась. А может, от всего сразу.

Ткань опускают снова и снова, чтобы теплой водой смыть запекшуюся кровь, очистить рану.

– Ты не должна была пострадать.

От его признания я приподнимаю брови, во мне даже зарождается негодование, прогоняя прочь оцепенение, которое я чувствовала последние несколько часов.

– Порез на шее – меньшее из зол, – совершенно искренне отвечаю я.

Я отодвигаюсь, отказываясь от его помощи, и ложусь на спину, опустив голову и волосы под воду. Закрыв глаза, я даю ей обволакивать меня, гладить мою кожу, даю теплу успокоить мое тело, как хотела бы, чтобы оно успокоило и мое саднящее сердце.

Снова сев, делаю глубокий вдох и откидываю голову на изголовье ванны, внимательно посмотрев на Мидаса. Я не скрываю свои боль и гнев, не прячу их от него.

Мидас кивает, словно сносит то, что я молча ему говорю.

– Знаю, – снова произносит он, как тогда, в спальне. – Знаю, о чем ты думаешь.

То, что я думаю, не сравнится с теми ужасными эмоциями, что я испытываю, но вслух этого не говорю.

– Я не думала, что ты и правда доведешь дело до конца, – укоризненно говорю ему. – И как бы я ни тревожилась, как бы ни печалилась, отчасти я считала, что у тебя есть какой-то план. Что ты не завершишь сделку.

У меня учащается дыхание, вода на груди поднимается и опускается.

Ленты плавают в воде, снова туго меня обхватывая, словно пытаясь не дать развалиться на части.

– Я доверяла тебе, Мидас. Верила в нас. После стольких лет, после всего, что я сделала…

Мидас хватает меня за руку и сжимает ее с серьезным выражением лица.

– Я бы никогда не позволил ему к тебе прикоснуться.

Я хмурюсь, мысли в голове внезапно останавливаются.

– Что?

– Просто послушай, – говорит мне он. – Я знал, что Фульк тебя вожделел. Черт, да все знали. Он – глупец, что осмелился попросить то, что принадлежало мне.

Я недоуменно смотрю на Мидаса, вспомнив, как утром Фульк попросил меня, когда они заключали сделку.

– Ты его подставил.