Надеюсь, Мидас осознает риск, потому как опасно наживать врага вроде Ревингера. Если Мидас потерпит неудачу, богатство вряд ли поможет ему избежать последствий, и это меня пугает. Порой хочется, чтобы он не был так уверен в своей способности решить все проблемы с помощью золота.

Мидас воспринимает богатство как должное – да почему бы и нет? Стоит оглянуться, и увидишь, что каждая поверхность, каждая вещь состоит из золота. Он знает, что навеки останется богат.

Царица Малина считает меня вопиющей безвкусицей, но как насчет этого замка и всего его содержимого? Подошвы ее туфель из золотистого шелка – только ее потные ноги могут это оценить. Подземелья под дворцом для чахнущих узников тоже из чистого золота. Даже туалеты, в которые мы мочимся, позолочены.

Если мне удалось познать мудрость, так она гласит, что такое богатство… через какое-то время теряет свою ценность. Оно становится ничтожным. Можно владеть всем золотом в мире и быть лишенным того, что имеет реальную ценность.

Но возможно… возможно, подспудная причина ненависти Малины не в том, что Мидас держит меня рядом, хотя женат на ней. Может быть, царица просто желает, чтобы Мидас тоже ее позолотил. Из-за того, что собой представляет золото. Из-за того, что он называет меня своей Драгоценной.

И теперь я ловлю себя на мысли, что мне ее жаль. За бездетный брак без любви. За то, что потеряла царство еще до того, как его обрела. За то, что пришлось соревноваться с позолоченной сироткой.

Я прислоняюсь к золотым прутьям, размышляя об этом, и смотрю на снегопад за окном. Эта ревность, если это она и есть, изводила ее годами. Теперь мне ничего с этим не поделать. Что сделано, того не воротишь. Царица всегда будет смотреть на меня только с ненавистью. Просто пора это принять.

Но если Малина завидует, что Мидас ее не позолотил, то она мало что понимает. Не стану отрицать: есть преимущества в том, чтобы быть покрытой золотом… но вместе с тем присутствуют и негативные стороны.

Все замечают только металлический блеск моей кожи. Видят лишь пряди волос из чистого золота. Помимо белизны глаз и зубов я кажусь всем обычной золотой статуей. Декоративным предметом, который видят, но не слушают.

Товаром, который можно купить на одну ночь.

Дверь в спальню внезапно открывается, и я отшатываюсь от окна. Повернувшись, вижу, как в комнату входит служанка и приближается к Дигби, который стоит по стойке «смирно» у стены. Она что-то тихонько ему шепчет, а я с опаской наблюдаю за ними.

Сто́ит служанке уйти, как я подхожу к другому концу клетки и встаю напротив Дигби:

– Что происходит?

Дигби показывает на висящее платье:

– Пора.

Сердце раскалывается на холодные, хрупкие осколки и падает к ногам.

– Уже? – спрашиваю я и едва узнаю свой голос. Он робкий и тихий, как у пугливой мышки, а я не могу позволить себе быть сегодня вечером мышкой. Я должна оставаться сильной.

Дигби кивает, и я шумно вздыхаю, отчего на лицо падает прядь волос.

Я заставляю себя сглотнуть подступивший к горлу комок, как будто могу пропустить тревогу через себя, испить ее и спрятать в глубокой трещине своего сердца.