— Болями мучается. Только микстуркой и спасается…
— Что именно у нее болит? — перебил Тоннер.
— Что, что… Вся организьма болит.
— Организьма, говорите? Что вы заканчивали, Антон Альбертович? — ласково поинтересовался Тоннер.
— В каком смысле?
— Учились где врачебной науке?
— А вы, Илья Андреевич?
— Медико-хирургическая академия.
— Завидую. Никогда в Петербурге не был. Вот бы съездить! Зимний дворец посмотреть, государя императора увидеть! Часто лицезреете?
— Учились где? — стоял на своем Тоннер.
— Учился? Учился много где! Человек, знаете, всю жизнь учится. Сначала ползать, потом под стол ходить. Затем читать, писать. Арифметики там разные изучает, закон Божий…
— Латынь, которой вы не знаете. — Тоннер жалел, что рядом нет Терлецкого или на худой конец Киросирова. Взяли бы субчика за грудки, вмиг перестал бы ваньку валять. — Как будет «мышца» на латыни?
Глазьев молчал.
— А «мозг»?
— Чего-то не вспомню!
— Вы — шарлатан!
— Что вы, право! Академиев, как вы, не кончал, это правда, до всего своим умом дошел! Самоучка!
— Где сонное зелье научились варить?
— Дед травником был. И отец! Не только опий, могу всякие настойки делать. Лечу народными средствами. И люди мне благодарны! Боль снимаю, страдания облегчаю. Что в медицине хитрого? Нацепил пенсне, сделал умный вид, пульс пощупал, живот помял, брякнул что-то непонятное да кровь отворил — этому я в цирюльне научился. А что вы, доктора из академий, еще умеете?
— Много чего. Например, могу доказать, что пациент вместо лекарства получал настойку опия и вследствие неоказания врачебной помощи умер. За такое «лечение» вас в Сибирь сошлют!
Глазьев рухнул на колени.
— Не губите, сударь, не губите. Христом Богом, всеми святыми заклинаю, отпустите! Клянусь, врачевать больше не буду. Пойду опять в цирюльню. А за вас каждый день по свечке буду ставить.
Схватив руку Тоннера, Глазьев стал осыпать ее поцелуями.
— Ничего обещать не могу. Цианиды держите? — строго спросил Илья Андреевич.
— Зачем они мне? Я страдания облегчаю, травить пациентов мне невыгодно. Платят живые, мертвым я без надобности.
— Опий сами варите? — Тоннеру удалось выдернуть руку.
— Сам, сам! Сам и развожу. — Глазьев не решался встать с колен.
— Могла Настя концентрат у вас взять?
— Настя? Запросто. Сам бы дал! Благодаря Настеньке меня сюда и позвали. Платили, кстати, очень хорошо. Вот только за последний месяц задержали! Как думаете, выплатят?
По лицу Тоннера Глазьев понял, что зря задал этот вопрос.
— Вас, сударь, казнить надо, а не жалованье платить.
Глазьев зарыдал:
— Простите, черт попутал! Не буду больше, клянусь!
— Анна Михайловна действительно так страдала, что ей опий требовался? Только не врать — всех расспрошу и анамнез выясню.
— Поясница у ней болела! Радикюлем мучилась.
— Ах ты сволочь, радикулит опием лечить! — Тоннер не выдержал и пнул Глазьева ногой.
— Настя так велела, Настя! И князь!
— На покойников сваливаешь?
— Святой истинный крест! У Насти с Северским любовь намечалась, а старая княгиня препятствовала. Вот Настя про мои умения-то и вспомнила, мы с ней когда-то в одном городе жили.