Тосты произносились все чаще: и за молодых, и за будущих деток, и за всех присутствующих, и за здоровье отдельных, особо важных, гостей.

Рухнов же заговорить с Настей так и не решился. Девушка вдруг обратилась к нему сама:

— Что-то вы, Михаил Ильич, воды в рот набрали? Выпили мало? Вчера-то с Глазьевым «барыню» плясали, стихи срамные декламировали, а сегодня как немой сидите. Неужто сплин?

О вчерашнем Рухнов помнил далеко не все и окончательно смутился. С трудом промямлил:

— Нет, Анастасия Романовна, не сплин. Соседство с вами подействовало!

— Со мной? — удивилась Настя. — Я похожа на Медузу Горгону?

— Медуза Горгона? Не имел чести быть представленным, — сумел пошутить Рухнов. — Как только вы сели рядом, мной такая нерешительность овладела!

— Хм, я давно заметила, — неожиданно кивнула Настя. — Мужчины — существа нерешительные. С виду сильны, мужественны, на словах вроде знают, что делать. Но если женщина не подтолкнет, с места не сдвинутся.

— Подтолкните меня, Настенька, — полушутя-полувсерьез попросил Рухнов.

— Пожалуйста! — Настя легонько толкнула его плечом, и оба засмеялись. Оцепенение мигом исчезло.

— Я хотел бы переговорить с вами тет-а-тет, — попросил Михаил Ильич.

Зеленые глаза удивленно распахнулись. Сердце несчастного замерло:

— Не думайте плохого, Настенька! Мыслей предосудительных в голове моей нет!

— Нет? А о чем же тогда разговор пойдет? — насмешливо спросила красавица.

Рухнов облизнул внезапно потрескавшиеся губы. Отпустивший было ступор начинался заново.

— У меня намерения серьезные…

Зеленые глаза прищурились.

— Я…

— В белой гостиной, во время фейерверка, — оборвала Настя и повернулась к Шулявскому. Рухнов залпом выпил фужер коньяка.

Обед тем временем подходил к концу. Насытившиеся гости вполуха слушали Рооса, рассказывавшего о нравах различных народов:

— У магрибцев столкнулся с совершенно дурацким обычаем. Почетному гостю, такому, как вы, генерал, на пиру полагается самый лучший кусок зажаренного барана.

— Что в том дурацкого? Я своими ранами заслужил! — чуть не обиделся генерал.

— Почетный гость, по мнению магрибцев, не должен утруждать себя жеванием. Жует мясо, а потом руками засовывает ему прямо в рот самая старая, беззубая женщина. Ну как вот эта старушка, — Роос указал на сидевшую рядом с Северским его мать.

Княгиня Анна Михайловна Северская была одета совсем не празднично: тяжелое платье, больше похожее на салоп, на голове — невообразимый чепец с лентами и бумажными цветами. Личного доктора Антона Альбертовича Глазьева посадили с ней рядом, чтобы присматривал, но он, по своему обыкновению, налегал на напитки. Анна Михайловна иногда ела, причем с аппетитом, но большую часть обеда просто сидела молча, смотря невидящими глазами поверх голов.

После бестактных слов все дружно уставились на княгиню. Наступила тишина, даже оркестр смолк. А взгляд княгини вдруг стал осмысленным.

— Вася! Это что — свадьба? — спросила старая Северская.

— Да, матушка! А это моя жена, Лизонька, — ответил князь.

— Я благословения не давала, — ледяным тоном сообщила Анна Михайловна.