— Слава Богу! — хором произнесли Рухнов с генералом и вдруг так же вместе рассмеялись.
— И мы живы, слава Тебе, Господи! — перекрестился генерал и отвесил три поклона.
Мимо промчалась свора борзых. Когда собаки подбежали к дому, тот рухнул. Горящие доски и бревна полетели во все стороны. Псы, поскуливая, бросились наутек.
Глава двадцать девятая
— За одним столом с убийцей сидеть не желаю! — вскочил Угаров, когда в ротонду вошел Карев.
Гостей не звали, все окрестные помещики съехались сами — весть о происшествии на заимке разлетелась быстро. Пришлось всех звать к обеду.
— Митя не убийца, — раздался глухой голос Анны Михайловны. Она попыталась привстать с коляски, но отвыкшие ноги не послушались. — Садитесь! Садитесь и слушайте.
Терлецкий вздохнул с облегчением. Правда оказалась столь деликатной, что он не знал, как ее преподнести. Слава Богу, старуха сама решилась рассказать.
— Полоскать грязное белье на публике — занятие малопристойное. Впрочем, любопытствующие столь же омерзительны. — Княгиня обвела взором гостей. Те, словно нашкодившие коты, принялись изучать узоры на тарелках. — Никогда, никому я не стала бы сего рассказывать, даже священнику на смертном одре. Только прозвучавшие обвинения принуждают меня это сделать, но ради Мити я готова на все.
Гости боялись шелохнуться.
— Можно кушать! — приказала Северская. — Суп остывает! Для кого варили?
Все покорно застучали ложками, радуясь возможности уткнуться в тарелки.
— Ради сохранения тайны я покинула родные места. Поселившись здесь, поменяла всех слуг — обычно слухи и сплетни разносят они. Жила в уединении, поддерживая с вами, с соседями, лишь шапочное знакомство. Я сделала все, что могла, все! Не смогла лишь придушить сына.
Старуха потрясла перед собой скрюченными артритом руками. От таких ужасных слов все замерли; Андрей Петрович Растоцкий — аж с ложкой в зубах!
— Все беды моей жизни от Васьки, — помолчав, продолжила Анна Михайловна. — От глупого, алчного и похотливого Васьки!
— Прости новопреставленному Василию грехи вольные и невольные и сотвори ему вечную память, — прошептал молитву отец Алексей и тихо напомнил соседке: — Помните, князь-покойничек ее давеча полоумной назвал. Так и есть…
Суховская не ответила: она чудовищно проголодалась и с наслаждением ела. Обед у Горлыбина из-за известных событий не состоялся, и Ольга Митрофановна гадала, пригласит ли он ее теперь на ужин?
— Начну сначала. Было нас три сестры, — вновь зазвучал голос Северской. — Старшая, Ольга, как только ей шестнадцать лет исполнилось, в монастырь ушла. Верно рассудила: лицо оспой изрыто, сзади горб, кто ее замуж возьмет? У родителей еще мы с Машкой, а деревенька — пятьдесят душ. Не лучше крестьян жили, каждый кусок хлеба на счету.
Машка, средняя, умом не блистала. Летом у нас полк гусар стоял. Влюбилась и, как коза, отдалась на сеновале. Думала, на другой день он приедет свататься, у окошка с утра прихорашивалась, а вечером истерику закатила. Клещами из нее правду вытащила. Кабы не я, всю жизнь в окно так бы и пялилась! Наш папенька хотел совратителя на дуэль вызвать, но я посоветовала с командиром поговорить. И оказалась, как всегда, права: тот Карева жениться заставил. Так я Машке честь сохранила, а папеньке — жизнь. Отец стариком уже был, руки дрожали, какая дуэль…