Первым заговорил верховный мераб, высокий худой старик с неестественно красным носом. По поводу этого носа в городе шутили, что он оттого так красен, что в арыках, главным смотрителем которых является Абу Саид, течёт отнюдь не вода, а настоящее вино.

   — Ферганские купцы принесли весть, что якобы чагатайский хан находится при смерти.

   — Он уже не первый год болеет, какая же здесь новость! — резко сказал Маулана Задэ, отхлёбывая из чаши.

   — О его прежних болезнях мы слыхали тоже, но сейчас — другое. Он на самом деле совсем плох.

   — Вы хотите спросить меня, хорошо это или плохо? На этот вопрос ответить очень легко. Я от всей души желаю смерти этой чагатайской собаке, и день, когда он перестанет обременять землю, будет для меня праздничным.

Мераб покашлял и пожевал губами, ответ молодого богослова, несмотря на всю определённость, показался ему уклончивым. Чтобы спасти разговор, грозивший завять в самом начале, хозяин дома вмешался в него:

   — Что касается Токлуг Тимура и его перехода в мир иной, все мы думаем одинаково, тут обсуждать нечего. Интереснее поговорить на другие темы.

   — Назовите мне их, я пришёл, чтобы говорить.

   — Нам кажется, что Ильяс-Ходжа покинет Мавераннахр, когда эти сведения дойдут до него.

Маулана Задэ пожал плечами:

   — Мне кажется, они до него уже дошли. Конечно, сынок поскачет за реку Сыр, как это бывало всякий раз, когда здоровье Токлуг Тимура ухудшалось. Но что с того? Нам что с того? Чагатайский гнёт от этих перемещений царевича не слабеет.

Присутствующие закивали: гость говорил правильно и смотрел в корень дела.

Али Абумухсин поднял руки, унизанные перстнями, и огладил острую седую бороду.

   — Аллах подсказал мне, что час близок, но надобно же и нам самим сделать те шаги, которые надо сделать.

Маулана Задэ почесал грязным пальцем изрытую оспинами, поросшую редкими волосами щёку.

   — Не знаю, что вам сказать. Вы все прекрасно знаете, что уже два года я занимаюсь тем, что вы называете «делать шаги». Аллах сказал свои слова уже давно, в тот день, когда чагатаи пришли на земли наших предков. Я их услышал раньше вас, вы же долго не хотели слышать этих слов. Вы перед лицом чагатайского наместника называли меня бешеной собакой.

Некоторые из присутствующих потупились.

   — Вы надеялись сохранить свои лавки и свои деньги, теперь вы стали думать по-другому, потому что почувствовали, что сила теперь стоит не только за степняками. И хотя у них сил больше, несмотря на это, мы убиваем их уже сейчас. И то, что Ильяс-Ходже в каждом видится сербедар, — хорошо.

В спёртом воздухе тайного убежища установилась тяжёлая тишина.

   — Забудем о прошлом, Маулана Задэ, станем думать о будущем, — сказал ковровщик Джавахиддин.

К голосу купца присоединился мулла:

   — Ты недоволен тем, как мы вели себя, но с нашей точки зрения твоё поведение тоже могло внушать нам... недоверие.

Маулана Задэ немного откинулся назад и картинно выпучил глаза:

   — Недоверие?

Али Абумухсин сухо кивнул:

   — Здесь собрались люди, на плечах которых лежит забота о благосостоянии Самарканда, без нас этот город мёртв, он станет сборищем бездельников, безбожников и ротозеев, которые через несколько месяцев перемрут с голоду. Мы заботимся о воде, хлебе, одежде, мы заботимся о душе нашего народа. Ты бросил нам обвинение в том, что среди этих забот мы не забываем и свой карман. Да, отвечу я тебе, не забываем, но где, скажи, ты видел, чтобы было по-другому?