— У вас угол не сдается демобилизованному?

— Смотря кому, — сказал Вова, не отрываясь от приключений Жюля Верна.

Мать выбежала на этот благовест в прихожую, смеясь и плача.

— Мальчики, отец приехал!

Санька с Алешкой грохнули стульями и ветром пронеслись по комнате. Отец затерялся среди поднятых рук. Вова подошел последним, и отец подумал, что тому не хватило места, он притянул маленького и поднял, заглядывая ему в лицо — ведь он тоже не нажил богатства и оно было все тут, в этих четверых. В смуглом смышленом лице младшего он увидел не столько радость, сколько замешательство и страх, но не стал разгадывать: он явился с края полуночи, и как тут не испугаться мальчишке, играющему, только играющему в войну?

Наконец они все оказались в комнате и стали разглядывать друг друга.

— Подросли как, а, мать? Не узнал бы, не узнал… Какая гвардия у меня, — сказал отец.

Дети удивились его густому голосу и обветренному лицу, в котором радость напряглась и еще не нашла выхода… То, что он, возвратясь с этой бесконечной войны, мог шутить — это располагало… Да и как иначе?

Только в глазах младшего все еще было недоверие, и отец заметил. И задумался, словно бы нашел не совсем то, чего ожидал. Конечно, ему не хотелось показывать невольного огорчения и сомнения своего. Он, вновь оглядев жену и детей быстрым, испытующим взглядом, с некоторой опаской сказал:

— Ну так как, Вова? Сдашь мне угол или в другом месте искать?

Это был голос странника. Есть ли он у меня — дом? И внезапная пауза была ощутимо весомой, как если бы набежавшая густая туча остановилась, грозясь, над самой крышей.

— Ну полно, полно, — сказала мать.

— А ты с мамой не разойдешься? Как у Славки мать с отцом, — сказал Вова.

— Что?! — сказал отец.

В комнате все замерло. И Вова понял.

— Это у тебя Георгиевский крест? — спросил Вова при полном молчании остальных.

— Да. Да… Был моментами и у меня мальчишеский азарт, — отчасти воспрянув духом, ответил странник; нет, не странник, отец.

— «Русский народ непобедим, — сказал кавалер Георгиевского креста рядовой Николай Гуляев».

— Это еще что? — спросил отец, оборачиваясь к матери, у которой улыбка засветилась в глазах.

— Это шапка, — сказал Вова.

— При чем тут шапка? — сказал отец.

— Какой ты непонимающий! — ответил Вова. — Это не та шапка, которую надевают на голову, а газетная.

— Ах, вот оно что! — догадался отец. — Ну, друг, я едва порог переступил, а ты меня ошарашиваешь загадками, одна труднее другой.

— Это он любит, — отводя последние тучки, сказал Алешка. — Он у нас на весь город прославился: воскресил из мертвых генерала Половцева и наводнил астраханские улицы разбойниками. И еще у нас в запасе прорицательница…

Отец засмеялся. Он только начал приходить в себя.

— Бойкий у меня сын растет. Шапки кроит. Ну ладно, когда-нибудь и я вас удивлю. Расскажу, что такое война. И что значит газы. А пока поговорим о мире. Как вы тут без меня?

— Учимся, — сказал Саня, как старший.

— Вижу, ученые стали. Мать не обижаете? Вас трое, она одна.

Отец стал ходить по комнатам, смотреть. А Санька как раз за последние дни отовсюду нахватал книжечек про Ната Пинкертона, Ника Картера и Шерлока Холмса, и они валялись кипами в зале, в прихожей и особенно в детской; их было столько — на возу не увезешь.