Отец ворошил, ворошил эти блистательные сочинения голодных студентов, зарабатывающих свой хлеб насущный, и спросил:

— Кто же это натаскал? Экая уйма, с ума сойти!

Дети молчали. Затем Санька, покраснев:

— Это я, папа.

— Да разве по этим книгам чему научишься?

— Их все астраханские ученики читают.

— Город, значит, особенный! В Астрахани, говорят, пленным австрийским офицерам разрешали со шпагой ходить, И по гостям шлёндать. Это за какие заслуги? За верность своему монарху? — сказал отец.

— Я читал «Синее знамя», — сказал Саня, осмелев, — и знаешь, батя, даже во время нашествия у татар тоже были люди! И у нас, конечно.

Отец посмотрел на него:

— Люди есть в каждом роду-племени. Однако татарское нашествие проклинают из века в век. А книжки про Ников Картеров человеком не сделают!

— Так он же не только про Ников Картеров, он ученые книги читает, — вмешался Алешка, во второй раз взяв на себя роль громоотвода. Но и дух противоречия сидел в Алешке крепко, и он сказал еще: — А я прочитал роман «Кола ди Риензи — последний римский трибун». Это книга! Не «Синее знамя», где на каждой странице кони ржут.

Санька сверкнул на него глазами:

— А что еще коням делать? О римском трибуне читать? У татар только и было: кони да стрелы!

— А реалисты по-прежнему дерутся с гимназистами? — сказал отец, желая прекратить спор между сыновьями.

— Дерутся, — ответил Санька. — И с коммерческим училищем… А на Артиллерийскую нашу все боятся заглядывать. У нас ребята из пекарни один к одному, да из ремесленного…

— А мне мать писала, ты хочешь ехать пропавшего в Ледовитом океане Русанова искать, — сказал отец, строго-задумчиво взглянув на Саньку.

— Ну и что?! — тут же сказал Алешка. — Санька — он тот же Русанов или Седов, и он же купец Калашников!

— А ты кто? — быстро отозвался Санька. — Кирибеевич?

Вова посмотрел на тонкий Алешкин нос, густые светлые волосы и залюбовался. «Кири… надо будет прочитать». Но и Санька с его темными и блестящими, как у матери, глазами был хорош собой.

— Ладно, ребята, — примирительно сказал отец. — Что ни слово, то у вас спор. — И стал спрашивать об Илье. Он ловил каждую подробность. А потом сказал:

— Снимите-ка с меня сапоги.

Дети бросились разом, но мать оттеснила их, ловко присела и этак сноровисто стащила с отца один сапог и другой. Ей, наверно, понравилось это, потому что она поднялась, как бы повеселев, и у нее румянец, который оттеняла белая блузка, так и заиграл на щеках.

Отец пошел мыть ноги в корыте, а Володька, скинув свои чеботы, надел его сапоги и бацал в них по зале.

Потом мать приготовила чай, и отец сказал:

— Почти два года, как мы в последний раз сидели вместе за этим столом. Страшно подумать… А дети-то — куда образованней нас с тобой растут, — сказал отец, с улыбкой обращаясь к матери, и видно было: это он мать благодарит за то, что дети растут образованными. Для детей эти слова отца и его улыбка были в новинку: раньше он как-то не очень ценил образование. Раньше он твердил одно: старшие должны работать.

— Ты уж не томи нас, скажи: насовсем вернулся? — спросила мать, и в тревожной ноте ее таилось: не отпускник ли ты, и не пролетный ли миг — твой приезд?