— Ты на Распутина не оглядывайся, — сказал третий солдат, свертывая громадную самокрутку. — Хорошая была царская собака, костогрыз! С придворными курвами и с самой царицей спал.

— А тебе жалко?

— Всей Расее позор!

— Позор — полбеды. А вот от Кшышынской, царской канарейки, был государству разор! Говаривали: имеет вкус к царскому телу. Сперва с самим папой, а потом с великим князем Сергеем Михайловичем любовь крутила. Она с этим князем полмиллиона хапнула! А с каких сумм? Этого на театре не вытанцуешь! Князек артиллерией ведал, да на фронте снарядов нет, от германских пуль солдат гнилой картошкой отбивайся, а у балеринки тем часом под Ярославом имение выросло да жемчуга на шее, а им цена двести пятьдесят тысяч рублев!

— А тебе откуда известно? Ты не из царской ли псарни?

— В дворцовой охране был, наслушался. Да царская монополька сгубила. Напился, наболтал чего-то и марш-марш под немецкую шрапнель. Дорожка укатанная!

Подошел солдат-киргиз:

— Нас офицер ругала: «Карсак — черт, скула!» Теперь вся равна: русская, калмык, киргиз, чуваш…

— Яман офицер, — сказал кто-то.

— «Ваше бла-а-родие!», «Шапки долой!». На-кось, выкуси!

— Ой, братцы, до бабы соскучал, спину ломит!

— А все равно воевать велят. Наш поручик Христом-богом молит: «Ребята, царя спихнули, это счастье… А родину — неужто теперь немцам отдадим!»

— Долдонит!

— Не бреши. Большая выходит загвоздка!

— Солдатские комитеты решат. Загорелся костер, ой жарко ему гореть!

— Помещики широким задом на земле сидели. Попущают им красного петуха!

— Землю возьмем.

— Пахать разучились.

— А этот где — из дворцовой команды? Небось при дворце ряшку наел?

— Оставь его. Он по бабе скучает.

— Все скучают.

— Распутина вспомнил! Святого старца!

— А Сухомлинов, продажная шкура, лучше был?

— Всех на одном дереве… Никому теперь с народом не справиться, никакой Родзянке!..

— Или ты Родзянку в бабы произвел?

— Баба и есть. Из буржуазов он. Нет, теперь им с нами не совладать. Говорю тебе: зачалась буря-пожар, большое полымя!..

…Для братьев Гуляевых тоже настала свобода: школа заброшена, городовых бояться не надо. Батя выбран в Совет и в какой-то комиссариат, заправляющий целым районом. Комиссариат заседал сутки напролет в доме, где помещались прежде артисты разъездного цирка.

Алешкин идол войны, слепленный в теневой стороне двора, расползся от весеннего тепла, оплыл; однако глазищи были точно живые, смотрели злобно, и весь он стал страшнее прежнего. И было дивно, что дворовые мальчишки его до сей поры не разрушили.

Весна — время переменчивое: ветры, почерневший снег… На Волге, над толщенным льдом — студеная вода. По городу люди двигаются чуть разомлев, и кто кутается еще по-зимнему, а у кого пальто легкое и нараспашку.

Три брата шли по улице. На углу — пролетка, кучер в тулупе, широкий в заду и восседает на козлах, как царь. Вовка не удержался:

— Извозчик, свободен?

— Свободен, — отозвался тулуп, не поворачивая головы, и чуть тронул вожжи.

— Да здравствует свобода! — звонко крикнул Вовка и проворно отбежал в сторону. Тулуп пригрозил кнутовищем и густо вслед: