— Спокойной ночи, папа, — шепчет она, выскальзывает из комнаты и спускается по лестнице.

Она так осторожна, что Рыб даже не проснулся. Во всяком случае, так она думает.

«Так вот в чём дело», — думает он. Её отец где-то там, вот почему она вечно рвётся к тому окну.

Мальчик лежит в темноте и рассматривает нижнюю сторону своего пружинного матраса. Его отец тоже где-то там, далеко в море. Рассекает на белом корабле белую морскую пену, укрощает волну и тому подобное. Где он сейчас — кто знает? Но где бы он ни был, его взгляд всегда отыщет Эдварда, даже в темноте под кроватью.

— Что это ты там делаешь? Отдыхаешь? От чего? От тяжкого труда? От своих новых успехов? От каких, интересно?

Мальчик ясно видит: отец сидит за письменным столом, как в прошлый приезд.

— Хоть малюсенький успех! Это самое меньшее, что отец вправе ожидать от сына. Что тот чуть-чуть старается.

А какой у отца при этом был взгляд! Даже не сердитый. Если бы сердитый!

— Похоже, я в тебе ошибался. Всё-таки не из того ты теста слеплен.

— Почему из теста? — побледнев, переспросил Эдвард. Он и правда не понял.

— О боже, парень, ну нельзя же воспринимать всё так буквально!

Перед глазами завитки ржавых пружин. В комнате стоит аромат летней ночи: окно она так и не закрыла.

Так его поутру и находит явившаяся на урок Лампёшка. Не под кроватью, а на полу посреди комнаты. Эдвард трепыхается как угодивший в силок заяц. На нём что-то вроде кожаной сбруи с ремешками и лямками и с грубо сделанной, скошенной набок деревянной стопой внизу. Хвост безнадёжно запутался, и он всё тянет и тянет за пряжки на ремнях, никак не высвободится.

— Рыб? Что ты делаешь?

— Я тебе не Рыб…

— Тебе помочь?

— Нет. Уйди.

— Может, я… Если расстегнуть пряжки этой… А что это вообще за штука?

— Уйди, говорю!

Эдвард продолжает дёргать шпенёк, который не желает вылезать из дырки. Проклятая сбруя перекосила ему спину, но он никак, никак не может стряхнуть её с себя!

— А читать мы ещё будем?

Она по-прежнему здесь.

— Если ты сейчас же не уберёшься, — задыхается он, — я перекушу тебя напополам, оторву твою безмозглую башку, я… — Он извивается и брыкается, но от этого только сильнее запутывается.

— Дай же мне…

— Нет! Сколько можно повторять?! Нет!

Эдвард слышит, как девчонка ставит поднос на комод, и вот она уже у него за спиной. Небольшой рывок — и сбруя соскальзывает на пол. Свобода! Он хочет скорее заползти под кровать, но в руках совсем не осталось силы. И он остаётся лежать, уткнувшись щекой в ковёр.

— Так что это за штука?

Нет, она не способна просто уйти и оставить его в покое!

— Это чтобы научиться ходить? Ты пытаешься ходить на своей… э-э-э… спайке?

Что она, сама не видит? Не слепая же!

— Но зачем?

— Я обещал.

— Кому? Отцу?

Он едва заметно кивает. Она ставит перед ним поднос с завтраком. От запаха рыбы к его горлу подступает тошнота.

— Забери! И уходи отсюда. У меня голова болит.

— Поесть-то надо, — говорит она. — Наберёшься смелости для нового дня.

«Что за чушь!» — думает Эдвард и переворачивается на спину.

— У моего отца… — неожиданно для себя начинает он, — у моего отца на столе стоит шкатулка. — Он не собирался ей ничего рассказывать, но эта шкатулка не выходит у не- го из головы. — В ней — он мне как-то показывал — наконечник стрелы. Совсем малюсенький, но с ядом.