Бродячий пес начал пятиться к двери, ведущей в коридор, не сводя глаз с хозяйки. В его челюстях был зажат огромный, блестящий кусок того, что еще недавно звалось Джеральдом Белингеймом. Если бы женщина, лежавшая на кровати, собиралась отнять этот кусок, она бы сделала это сейчас. Пес не умел думать, но весь комплекс его инстинктов предлагал очень эффективную альтернативу мыслям: Принц прекрасно понимал, что его действия чудовищны. Но он так долго голодал. Он был оставлен в лесу мужчиной, который, возвращаясь домой, насвистывал мелодию из фильма «Рожденная свободной». И теперь он умирал от голода. Если хозяйка попытается сейчас забрать его еду, он будет сражаться.

Пес бросил на Джесси еще один ненавидящий взгляд, увидел, что та не двигается, и отвернулся. Он оттянул мясо поближе к выходу и зажал его передними лапами. Сильным порывом ветра с грохотом закрыло переднюю дверь. Пес посмотрел в этом направлении и понял своим вполне думающим собачьим умом, что он сможет мордой открыть дверь и быстро улизнуть, если в этом будет необходимость. Покончив со всеми этими неотложными делами, Принц начал есть.

Опасность того, что ее вырвет, медленно отступала. Джесси лежала на кровати с плотно закрытыми глазами, только теперь начиная ощущать болезненную пульсацию в плечах, волнами разливающуюся по телу. Джесси смутно догадывалась, что это только начало.

«Я хочу заснуть, — подумала она. Это снова был детский голос. Теперь он звучал испуганно. Его не интересовало, можно или нельзя это сделать. — Я уже почти засыпала, когда пришла эта противная собака, да и сейчас я хочу только этого — заснуть».

Джесси всем сердцем сочувствовала этому желанию. Но все дело было в том, что в действительности она никак не могла заснуть. Она представляла, как собака терзает тело ее мужа, и ее сонное настроение полностью улетучивалось.

Чего она действительно хотела — так это пить. Джесси закрыла глаза, и первое, что она увидела, был Джеральд, лежащий в собственном отражении на паркете, напоминая какой-то гротескный человеческий атолл. Глаза его были все еще открыты и гневно смотрели в потолок, но теперь очки съехали с носа, и одна их дужка свисала под ухом, вместо того чтобы быть над ним. Его голова так сильно склонилась набок, что пухлая левая щека почти лежала на плече. Между его правым плечом и локтем не было ничего, кроме темно-красной улыбки, ощерившейся белыми костями.

— Господи, Боже мой! — пробормотала Джесси.

Она быстро отвернулась к западному окну. Золотой свет — теперь это был уже почти закат — ослепил ее, и Джесси снова закрыла глаза, перед которыми мелькали черно-красные пятна и круги, а кровь, выталкиваемая сердцем, пульсировала под прикрытыми веками. Через несколько мгновений Джесси заметила, что снова и снова повторяются те же самые стремительно сменяющие друг друга картинки. Это было похоже на разглядывание протозоа[7] под микроскопом, отмеченного красной краской. Эти повторяющиеся узоры показались Джесси интересными и успокаивающими.

Джесси полагала, что не нужно быть гением, чтобы понять такой простой призыв, который содержался в повторяющихся узорах при данных обстоятельствах. Когда все связи и представления нормальной жизни распадаются на части — да еще к тому же с такой поразительной внезапностью, просто необходимо найти что-то, за что можно зацепиться, что было бы здравым и вполне предсказуемым. Если ритмичный ток крови под тоненькой кожей век и лучи уходящего солнца — единственное, что может быть найдено, тогда ты цепляешься хотя бы за это и говоришь «большое спасибо». Потому что, если ты не можешь найти хоть