– Истина и примирение, – сказала Клара.

– Да, истина должна стоять первой. А затем, возможно, примирение. Возможно.

– Ты думаешь, что Вивьен могла примириться с отцом?

– Может быть. Набраться храбрости, чтобы противостоять ему, было первым шагом. Если не к прощению, то хотя бы к исцелению. А готовность Омера встретиться с ней и привезти деньги говорит о том, что он тоже мог этого хотеть. Мог.

– Он ее убил, – напомнила подруге Клара. – А потом пожелал увидеть, как Карл Трейси будет предан суду и приговорен за то, что совершил он сам. Вряд ли его можно назвать раскаивающимся человеком.

– Ты права. – Мирна с трудом поднялась с дивана. – Наверное, я просто хочу верить.

Точно так же, как она отчаянно хотела верить, что миниатюры Клары гениальны.

Но это оказалось заблуждением. Доминика Оддли прояснила все. И несколькими хорошо составленными фразами на своем сайте уничтожила доверие к Кларе как к художнику.

От нее отказалась ее галерея. Коллекционеры возвращали ее работы. Социальные сети впали в пищевое безумие.

Мирна посмотрела на миниатюры, прибитые Кларой к стене, где она могла постоянно их видеть. Напоминание. Предупреждение.

Оддли оказалась права. Но она и ошибалась. Возможно, ее долг состоял в том, чтобы говорить правду, но зачем быть такой жестокой?

– Ты собираешься написать ее портрет? – спросила Мирна.

– Чей? Вивьен? Я ее никогда не видела.

– Нет, ты знаешь, о ком я говорю.

Мирна ждала ответа. Это могло бы многое рассказать о душевном состоянии ее подруги.

Но Клара не ответила. А может быть, ответила, подумала Мирна, наблюдая за тем, как ее подруга уставилась в громадное белое пустое пространство полотна на мольберте. И положила кисть.

Жан Ги Бовуар остановил машину у знакомого теперь двора и вышел вместе с Арманом.

Ослики заметили его первыми. Подошли к забору, чтобы поздороваться.

– Что вам надо? – спросил Карл Трейси, который опять вышел из дверей сарая с вилами в руках. – Приехали арестовать меня? Я сто раз вам повторял: я не убивал Вивьен.

Жан Ги посмотрел на этого человека, и на него нахлынула волна отвращения. Жену он не убивал, но бить ее бил. Изолировал. Мучил.

Однако Карл Трейси сделал кое-что еще.

– Non, – ответил Бовуар. – Я приехал поблагодарить вас. За то, что спасли мне жизнь.

Он не протянул руку. Все равно на таком расстоянии не дотянуться. Но он взглянул в глаза Карлу Трейси, своему неожиданному спасителю. И увидел в них удивление. И даже, может быть, смягчение? Намек на то, кем мог бы быть этот человек, кем еще может стать. Или уже стал, где-то там, глубоко внутри.

На мосту Карл Трейси действовал инстинктивно. Возможно, за всей этой гнилью скрывалась какая-то робкая порядочность.

– А, ну да, удар по голове чего не сделает.

Не появилась ли на его лице едва заметная улыбка, когда он сказал это?

– А я приехал извиниться, – заговорил Гамаш. – За ваш арест, за обвинения. Я ошибался и прошу за это прощения.

– Вы, наверное, шутите, – пробормотал Трейси, оглядывая лес и дорогу за спинами полицейских. – Это ловушка, да?

Неужели Карл Трейси всю жизнь искал, видел, изготовлял ловушки, расставляемые на него другими? Интересно, как это должно было повлиять на его мировосприятие?