“А поскольку именно в это время все западное – и в первую очередь американское – стало предаваться анафеме, холодная война набирала обороты, в посещении „Коктейль-холла“ появился оттенок некоего диссидентства, несогласия с существующими порядками, – вспоминал Саульский. – Да, молодые модники увлекались джазом. Больше за ними ничего „антисоветского“, правда, не замечалось”. Рассказывают, что в “Коктейль-холле” появлялись и актеры Борис Ливанов и Иван Переверзев, писатель Константин Симонов, футболисты Всеволод Бобров и Константин Бесков.

“Коктейль-холл” состоял из двух этажей (на втором был зал со столиками и отдельное помещение типа кабинета, отгороженное от остального пространства небольшой занавеской, “для своих”). Здесь подавали “настоящие” алкогольные коктейли, которые можно было посасывать через соломинку, – барменша управляла шейкером, на полках стояло множество разнообразных бутылок с ликерами, коньяками, джином, настойками, шампанским нескольких сортов, и все это, как вспоминают, было вполне достойного качества.

Музыка в “Коктейль-холле” игралась разнообразная, и далеко не всегда джаз. По воспоминаниям Козлова, одно время музыкальным сопровождением занимался некий ансамбль, игравший “типичный, невинный во все времена и при любой власти кабацкий репертуар, состоявший из старых танго, фокстротов, вальс-бостонов и слоу-фоксов, причем не американского звучания, а скорее немецко-итальянского или мексиканского”.

В конце концов властям, видимо, надоел этот “рассадник буржуазных ценностей” в самом центре Москвы, и в 1955 году “Коктейль-холл” был закрыт, а на его месте появилось кафе-мороженое.

Борис Дышленко:

Тогда все еще только начиналось, и все, звучащее “оттуда”, стало очень важным для тех, кто жил здесь. Все получило другой знак, обратный. Если нам, скажем, говорили и писали в “Крокодиле” и других журналах, что в Америке грабят и убивают, то вдруг в песенке стиляг появлялись такие слова:

Мы завидовали американцам, за то, что и “грабят”, и “убивают”, и живут своей какой-то космической жизнью. Все выворачивалось наизнанку, приобретало обратное звучание. И, что существенно, капитализм, появившийся у нас позже, стал именно таким, каким его изображали до этого в наших газетах: то есть именно грабительским, отвратительным.

Алексей Козлов:

Те, кого называли “стиляги”, собирались в Москве на улице Горького. За пределами Москвы только в Ленинграде еще “стиляли”, на Невском проспекте – Аксенов мне рассказывал, как он там ходил. Но вообще это было московское явление, причем именно центровое.

Возможности такой не было в провинции совершенно точно. Только в Москве продавались польские и югославские журналы. Может, еще в Ленинграде. Больше нигде. Москва была тогда уникальным местом – в ней происходили вещи, которых в Советском Союзе не было больше нигде – кинофестивали и т. д. Даже при Хруще, а при Сталине тем более. Москва была центром информации, проникновения из-за рубежа дозированных запрещенных знаний. И мы этим пользовались. Моментально рассказывали – ой, вот там вот сейчас можно купить что-то. Тут же все скупалось, и читалось, и рассказывалось. Кто узнавал, тут же рассказывал другому.