— Нет. Без нее я не улечу… Или мы летим вместе, или я остаюсь.

— Андрей, твою мать. Хватит сопли жевать и биться в истерике. Если ты не уберешься из страны сейчас — некому будет Лену искать. Ты подставишь под удар вас обоих. Я ее найду и тайком отправлю к тебе. Это мое последнее слово. Не согласен — вали, нахрен, отсюда и разгребай свои проблемы сам.

Чувствовал, как все внутренности стянуло в узел, меня разрывала борьба. Я понимал всю правильность его слов, но я не мог просто улететь. Это означало, что я сдаюсь. Отказываюсь. Спасаю свою шкуру. Звонок на сотовый отца вывел из оцепенения. Он ответил и я прислушался к разговору.

— Я знаю, Афган, да, все знаю. Ну, значит, ждем гостей.

С этими словами он нажал отбой и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Наша дача сгорела дотла. Пожар на нефтебазе еле удалилось потушить. Сколько еще времени будем тратить на треп, сынок?

Я все понял. Почувствовал себя неуравновешенным сосунком, который из-за своих эмоций подставил стольких людей. Я поднялся в свою комнату, переоделся, и, сунув в карман бархатную коробочку с кольцом, вернулся в кабинет отца. Там меня ждали новый паспорт и билеты. Я вышел из дома, не оглядываясь, оставляя позади ворох нерешенных проблем и заново вспыхнувших надежд. Ушел, чтобы покинуть эту страну на тринадцать лет.

Единственная смерть, с которой нельзя смириться, — это ваша собственная. 

(с) Просторы Интернета

В подвале горела одна тусклая лампочка вокруг которой роем кружила мошкара. Лампочка мигала, грозясь вот-вот перегореть от перепада напряжения. Она монотонно трещала, создавая музыкальную композицию вместе со звуками капающей воды и скрипом раскачивающегося на веревках, протянутых через балку на потолке, человека. Казалось, он без сознания или мертв. Парень не шевелился, пока на него не вылили ведро ледяной воды. Настолько холодной, что тело окутали клубы пара. Он поднял голову, стуча зубами и глядя на своих мучителей заплывшими и опухшими, от побоев, глазами.

Их было шестеро. В элегантных костюмах, черных плащах и в зеркально начищенных туфлях, которые отражали свет той самой тусклой лампочки. Они не вписывались в обстановку подвала с обшарпанными, разрисованными похабщиной, стенами и ржавыми потеками на потолке. Один из мужчин стоял ближе всех к жертве, остальные выстроились полукругом позади своего главаря, с бесстрастным выражением лиц, ожидая приказов и немедленно готовые их выполнить.

А главный аккуратно счищал невидимые пылинки с серого пиджака и курил сигару. Ахмед Айдинович Нармузинов. Просто Ахмед среди своих.

Не торопясь вскрыл пакетик кокса, насыпал на тыльную сторону ладони и, закрыв одну ноздрю, втянул порошок. Закатил глаза, зажав переносицу. Потом посмотрел на жертву полупьяным взглядом. Усмехнулся. На холеном красивом лице с аккуратной модной бородкой отразилось выражение ленивого спокойствия. Только ноздри подрагивали, выдавая возбуждение.

— Эх, Костя, Костя, Костян, — пропел Ахмед, приближаясь к парню, — что ж ты так долго бегал, Костя? Мы устали за тобой гоняться. А ведь ты знал, что поймаем, Костя. Поймаем и ножки поотрезаем, пальчики повыламывем.