– Слушай, Олег, ну разве так можно, молодой паренек к тебе пришел. Помочь попросил. Ну с угольщиком хорошо, а со слабительным. «Слабит тихо и нежно, не нарушая сна», – прочел редактор и захохотал.
Он хохотал долго, сморкаясь и отплевываясь.
Потом сел, вытер платком лицо.
– А если бы твоя шуточка в набор пошла? Не нарушая сна?
Редактор снова захохотал.
Олег курил и ждал, пока он успокоится.
– Ну и остроумный ты, подлец.
– Ты не бойся, она бы не прошла, я предупредил выпускающего.
– И на том спасибо. Но я тебя не по этому вызвал. Дело идет о тебе и газете.
Редактор сделал паузу.
И в это время зазвонил телефон.
– Слушаю, – редактор снял трубку. – Да, товарищ Козлов.
Редактор вытянулся, как новобранец по команде «смирно».
– Да, – продолжал он, – конечно. Немедленно выезжаю. Меня в Агитпром, договорим другим разом.
– А у меня тема сильная.
– Если опять уголовная сенсация, – редактор натянул пальто, – то не надо.
– Почему?
– Потом поймешь.
Пречистенка
На Пречистенке из ателье «Мадам Люси – Парижский шик» вышла холеная красивая блондинка.
Рядом затормозила машина.
Из нее вышел человек в кожаной куртке.
Предъявил удостоверение, затолкал даму в кабину.
Машина сорвалась с места.
Квартира Бартеньева
В комнате, задрапированной тяжелыми бархатными гардинами, было темно.
Ирина спала, по-детски положив кулачок под щеку.
Бартеньев зажег ночник и любовался красивым сильным телом своей любовницы.
Потом он накинул халат и встал.
Подошел к секретеру красного дерева, нажал на потайную клавишу и отодвинул стенку.
Из тайника вынул четыре пачки червонцев.
Взвесил их на руке.
Добавил пятую.
Подошел к постели и положил деньги на тумбочку рядом с Ириной.
Кафе «Домино»
А в «Домино» веселились от души.
По столам ходила непошедшая полоса «Рабочей газеты».
В ней в рамочке с виньетками был изображен усатый красавец, держащий в руках бутылочку с надписью «Пилюли „Эвма“ – слабит мягко и нежно, не лишая сна».
Охочие до скандалов, журналисты с хохотом поздравляли Леонидова с замечательной шуткой.
– Олег! А если бы прошла? – спросил репортер из «Гудка».
– Исключено, я с выпускающим договорился.
– Ты очень рисковал, Олег, – сказал Мариенгоф, – очень.
– Чем, Толя?
– Во-первых, такие шутки проходили в Бершовке, а при нынешнем режиме такие шутки сродни контрреволюции. Запомни, ты пошутил, и это скоро аукнется.
– Не паникуй, Толя.
– Я не паникую, просто напоминаю, в какое время мы живем.
– Милый Толя, спасибо тебе. Я все понимаю, только иногда как накатит, ну и делаю веселые глупости.
– Что со сценарием, Олег?
– Пишу.
– А может быть, ты уйдешь из газеты? Будешь штатным сценаристом.
– Ой, нет, – Леонидов оглядел веселые лица коллег. – Не могу я без газетной лихорадки, не могу. Это, к сожалению, моя жизнь.
В зал вошла Татьяна.
Огляделась.
Пошла к столику, где сидели друзья.
– Вот она, твоя жизнь, – улыбнулся Мариенгоф. – И я тебе завидую.
– Олег, к нам в театр приволокли газетную страничку с рекламой слабительного.
Татьяна прыснула, закрыла рот ладошкой.
– Михаил Романович просил тебя поцеловать и передать, что если бы ты писал репризы для Хенкина, заработал бы куда больше.