– Сплошной вред здоровью и экологии, – возмутился Джонни, – лить на голову состав из бензина! Эх, Россия! Вот в Америке не так.

– Да, да, да, – закивала Энн, – в Нью-Йорке потрясающе, чисто, зелено, вкусно, там о людях думают. Прохожие по фэшн одеваются.

Кисуля выставила вперед ногу.

– Они там все толстые, едят гамбургеры и картошку фри. Овощи красивые, но на вкус как пластмасса. И ничего не знают, я разговаривала с девочками, они в шестом классе еле-еле читают. Если вам в Москве не нравится, почему вы тут живете? В Америку можно уехать.

– Откуда у девочки столь глубокие познания о Нью-Йорке? – ехидно спросил Джонни.

– У меня брат там учится, – пояснила Киса, – мы с папой к нему летаем. Каждый должен жить там, где ему хорошо. Вы в Америке, я в России. А то нечестно получается, квартира у вас здесь, работаете, всем, что в Москве есть, пользуетесь и ругаете нашенское. Дома даже собачки не гадят!

Возникла пауза.

– Почему вы назвали прическу «менделеевка»? – повторила я вопрос, радуясь, что могу сменить тему.

Энн пустилась в объяснения:

– Жил когда-то в древние времена, то ли в Египте, то ли еще где-то, жрец по имени Менделей. Он придумал химию. Я просто перепутала название куафюры на ветках.

– Химии на палочках, – автоматически поправила я.

– Он еще водку первым изобрел, – продемонстрировал свои глубокие познания Джонни. – Какая разница? Менделеевка, химия… Все равно те, кто когда-то себя хороровал и фреакал, давно вымерли.

– Моя мама жива, – надулась Энн.

Джонни повертел пальцем у виска.

– Сколько раз на дню ты говоришь: мамахен ку-ку, ботильоны от слайсов не отличает.

– Кусок, – вернулась к работе переводчика Киса.

– Чего? – тихо спросила я.

– Не знаю, слайс – кусок, – ответила девочка, – а фреакал… наверное, от freak – урод.

– Тело еще живет, а мозг в сорок восемь уже умер, – поморщился Джонни, – лично я в тридцать повешусь! Не хочу жить развалиной.

– Сколько вам лет? – осведомилась Кисонька.

– Девятнадцать, – ответил парень.

– Недолго вам жить осталось, – подвела черту девочка.

И тут в квартиру вошла Роза Леопольдовна с хлебом. Краузе хотела что-то сказать, но я схватила ее за руку и потащила в глубь квартиры.

Минут через десять я спросила у Лауры, когда она намеревается приступить к работе.

– Когда начнем непосредственно съемку? – уточнила владелица рекламного агентства, усаживаясь в гостиной. – Ну… э… животных надо привести в нужный для рекламы вид. Часа три понадобится.

– Нет, – отрезала я, – мы договаривались на два со всей подготовкой. Собаки чистые. Мыть их не надо. Причесать можно. Хотя непонятно, что можно соорудить из такой короткой шерсти.

– Хорошо, мы успеем, – пообещала Лаура.

– Бабушка, – раздался из коридора голос Энн, – у вас есть полотенца для догов?

Я потупилась. Самая больная мозоль Розы Леопольдовны – возраст. Краузе тратит много сил и денег на то, чтобы выглядеть моложе. Надо сказать, ей это удается, больше сорока няне не дашь.

– Нет, – медленно ответила Краузе, – есть простынки только для мопсов. Догов мы не держим. У подъезда какой-то мужчина жену ищет. Не ваш супруг случайно?