– А-а-а, – только и осталось сказать мне, – теперь объясни, что колотит дрессом Джонни.

Кисуля прыснула.

– Дресс – одежда, – уточнила я, – кое-что я знаю.

– Дресс-клоттинг – как хлеб хлебный с хлебом, – весело сказала наша отличница. – Лампуля, я просто повторяю чужие слова, произношение у тех, кто к нам пришел, никакое. Наша Эльвира Семеновна им бы не по двойке, а по нулю влепила. Клоттинг – тоже одежда. А Джонни из этого существительного придумал другое, которого в природе нет – клоттер.

– Вроде одежник, – обрадовалась я. – Он портной?

– Фиг его знает, – элегически заметила Кисуня, – он определенно занимается одеждой для догов и кэтов. Вообще-то, смешно, что они изменяют иностранные слова по падежам, как русские.

– Где можно догов обвашить и накуафюрить? – крикнула Энн.

– Помыть и причесать собак, – перевела Кисуля.

– В ванной, – ответила я, возвращаясь в холл. – Но мопсихи чистые.

– По-настоящему суперского объема шерсти можно достичь только на обвашенной собаке, – снисходительно объяснила Энн, – если оставить их без соапа…

– Мыла, – шепнула Киса.

– …и шампунирования, – продолжала парикмахер догов и кэтов, – то вид у них будет такой, как сейчас. Унылый, неопрятный, некуафюренный. Когда дог не знает хаар-салона и его полощут в ванне, словно какого-то нищего беспородного Полкана, то у несчастного дога начинается депрессия, пограничное расстройство его эго.

– Энн прошла курс обучения «Психоэмоциональное состояние дога и кэта в условиях недополучения надлежащего ухода», – объяснил Джонни, – я сейчас тоже там обучаюсь.

– Где? – пропищала я. – Интересно, в каком вузе готовят кэт и договых… э… коучей?

Джонни скорчил мину.

– Ну уж точно не в России. В нашей деревне с фэшн плохо. Вы на людей на улицах гляньте! Волосы – кошмар! Одежда – ужас! Макияж – катастрофа!

– Аксессуары – хорор! – подхватила Энн. – Рыдать хочется, глядя на весь наш променад-кутюр.

– Ну почему люди не хотят интересоваться мировыми риверами моды? – вторил ей парень.

Я скосила глаза на Кису.

– Ривер – река, – еле слышно сказала девочка, – хорор – ужас, променад – прогулка.

– Моя мать, например, – не утихала Энн, – да, она глубокая старуха, сорок восемь ей стукнуло. Ну нет у меня к ней претензий. Ясно-понятно: жизнь она провела при большевиках, в шит-шузах весь год ходила.

Мой переводчик сработал мгновенно.

– Шит-шузы – дерьмо-ботинки. Сейчас она еще про сумку скажет.

– Одна баг у нее на все выходы. На голове хаары страшные, раньше это называлось… э… э… «менделеевка»! Но сейчас-то зачем этот хорор делать? Иди в салон!

Я уставилась на Кису, та развела руками и обратилась к Энн:

– Что такое «менделеевка»?

Девица вздохнула:

– Сложно объяснить. Дремучий причесон. Хаары в салоне накручивали на палки, поливали вонючей водой под названием «менделеевка»…

– Химия на палочках, – осенило меня.

– Точно, – обрадовалась собачья парикмахерша.

– Один раз я сделала такую и очень пожалела, – призналась я, – волосы дыбом стояли. А почему вы назвали эту прическу менделеевкой? Все советские женщины говорили: химия, химическая завивка.