«Хорошая попытка, беложопый, – думала Детта в своем тенистом логове, в этом тесном, но по непонятной причине успокаивающем темном местечке, где землю ковром устилали размягчившиеся, гниющие косточки мелких зверюшек. – Классная попытка, но меня на такое дерьмо не купишь».

В конце концов, стрелять в Эдди не требовалось. Требовалось только ждать.

Детта опасалась только одного: как бы стрелок не вернулся раньше, чем Эдди уснет. Однако стрелка все не было. Безвольное тело у подножия двери не шевелилось. Не исключено, что с добыванием нужного лекарства возникли сложности… насколько понимала Детта, сложности какого-то иного рода. Мужики вроде этого находят неприятности так же запросто, как сука в течку – похотливого кобеля.

Прошло два часа. Эдди бродил вверх и вниз по невысоким холмам в поисках женщины, которую называл «Одеттой» (о, как Детта ненавидела звук этого имени), надсаживаясь так, что в конце концов потерял голос и кричать стало нечем.

Наконец Эдди сделал то, чего она дожидалась: спустился на песчаный клинышек и, безутешно оглядываясь по сторонам, сел рядом с инвалидным креслом. Юноша тронул колесо – почти ласково, словно погладил. Потом рука Эдди соскользнула, и он испустил глубокий вздох.

При виде этого в горле у Детты заныло, появился металлический привкус; в голове полыхнула-метнулась летняя зарница острой боли; почудился некий зовущий голос… зовущий, а может быть, настойчивый и вопрошающий.

«А вот и нет, – подумала она, понятия не имея, кого имеет в виду или к кому обращается. – Нет, ничего у тебя не выйдет, не в этот раз, не сейчас. Не сейчас, а может быть, уже никогда». Голову опять вспорола стрела боли, и Детта сжала кулаки. Ее лицо тоже сжалось в своего рода кулак, его исказила глумливая гримаса сосредоточенности – выражение удивительное и приковывающее к себе внимание смесью злобы и почти блаженной решимости.

Пронизывающая боль не возвращалась. Как и голос – тот, что порой, мнилось Детте, говорил с ней во время таких приступов.

Она ждала.

Эдди подпер подбородок кулаками, и все равно голова его вскоре начала клониться на грудь, а кулаки поехали вверх по щекам. Детта ждала; черные глаза мерцали.

Голова Эдди дернулась кверху. С трудом поднявшись на ноги, молодой человек спустился к морю и плеснул себе в лицо водой.

«Правильно, молодой-холостой. До смерти досадно, что у них тут нету таблеток от сна, а то ты бы и их нажрался, верно?»

Эдди, усевшийся теперь уже в инвалидное кресло, очевидно, обнаружил, что устроился немного слишком удобно. Поэтому после долгого взгляда в открытую дверь (что ж ты там видишь, сопляк белопузый? Расскажи – получишь двадцатку, Детта хочет знать, что там) он опять плюхнулся задом на песок.

Снова подпер голову руками.

И вскоре опять начал клевать носом.

На сей раз беспрепятственно. Подбородок Эдди лег на грудь, а храп молодого человека Детта услышала даже сквозь шум прибоя. Очень скоро Эдди повалился на бок и свернулся калачиком.

Почувствовав внезапный укол жалости к лежащему внизу белому парню, Детта была удивлена, раздражена и испугана. Эдди походил всего лишь на маленького нахала, который в новогоднюю ночь силился не заснуть до полуночи, но сошел с круга. Потом Детта вспомнила, как этот сопляк с Настоящим Гадом пытались заставить ее проглотить отравленную еду и дразнили своей, хорошей, всякий раз в последнюю секунду выхватывая кусок у нее из-под носа… по крайней мере до тех пор, пока не перепугались, что она может отдать концы.