– А это кто? посмотрите справой стороны – как будто б в дилижансе?

– Это катит в своей восьмиместной линее княгиня Зорина со всем семейством.

– Какой ридикюльный[44] экипаж!

– Не щеголеват, да покоен, матушка. А вон, никак, летит на удалой тройке сосед Буркин. Экие кони!.. Ну, нечего сказать, славный завод! И откуда, разбойник, достал маток? Все чистой арабской породы! Вот еще кто-то… однако мне пора приодеться; а вы, барыни, ступайте-ка в гостиную да принимайте гостей.

Рославлев взял под руку Сурского и, отведя его к стороне, рассказал ему свой разговор с Лидиной.

– Что ж ты намерен делать? – спросил Сурской, помолчав несколько времени.

– А что сделаете вы, если у нас будет народная война?

– Я не жених, мой друг! Мое положение совершенно не сходно с твоим.

– Однако ж что вы сделаете?

– Сниму со стены мою заржавленную саблю и пойду драться.

– И после этого вы можете меня спрашивать!.. Когда вы, прослужив сорок лет с честию, отдав вполне свой долг отечеству, готовы снова приняться за оружие, то может ли молодой человек, как я, оставаться простым зрителем этой отчаянной и, может быть, последней борьбы русских с целой Европою? Нет, Федор Андреевич, если б я навсегда должен был отказаться от Полины, то и тогда пошел бы служить; а постарался бы только, чтоб меня убили на первом сражении.

– Я не сомневался в этом, – сказал Сурской, пожав руку Рославлеву. – Да, мой друг! всякая частная любовь должна умолкнуть перед этой общей и священной любовью к отечеству!

– Но, может быть, это одни пустые слухи, и войны не будет.

– Нет, мой друг! – сказал Сурской, покачав сомнительно головою, – мы дошли до такого положения, что даже не должны желать мира. Наполеон не может иметь друзей: ему нужны одни рабы; а благодаря бога наш царь не захочет быть ничьим рабом; он чувствует собственное свое достоинство и не посрамит чести великой нации, которая при первом его слове двинется вся навстречу врагам. У нас нет крепостей, но русские груди стоят их. Я также получил письмо из Москвы, и хотя война еще не объявлена, а вряд ли уже мы не деремся с французами.

Широкоплечий, вершков десяти ростом, господин в коричневом длинном фраке, из кармана которого торчал чубук с янтарным мундштуком, войдя в комнату, перервал разговор наших приятелей.

– Здравствуйте, батюшка Федор Андреевич! – заревел он толстым басом. – Бог вам судья! Я неделю провалялся в постеле, а вы, нет чтоб проведать, жив ли, дискать, мой сосед Буркин.

– Я, право, не знал, чтобы вы были нездоровы, – сказал Сурской.

– Да, сударь, чуть было не прыгнул в Елисейские. Вы знаете моего персидского жеребца, Султана? Я стал показывать конюху, как его выводить, – черт знает что с ним сделалось! Заиграл, да как хлысть меня под самое дыханье! Поверите ль, света божьего невзвидел! Как меня подняли, как раздели, как Сенька-коновал пустил мне кровь, ничего не помню! Насилу на другой день очнулся.

– Напрасно вы так неосторожны.

– И, батюшка, на грех мастера нет! Как убережешься? Да вот спросите Владимира Сергеевича: он был кавалеристом, так знает, как обращаться с лошадьми, а верно, и его бивали – нельзя без этого. Да кстати, Владимир Сергеевич!.. взгляните-ка на мою тройку; ведь вы знаток.