– Позвольте мне после ею полюбоваться. Хозяин просил меня принимать гостей, а вот, кажется, приехал Ладушкин.

– И ее сиятельство княгиня Зорина. За версту узнаю ее шестерню. Охота же кормить овсом таких одров! Эки клячи – одна другой хуже!

Часа через два весь двор Николая Степановича Ижорского наполнился дормезами[45], откидными кибиточками, линеями, таратайками и каретами, из которых многие, по древности своей, могли бы служить украшением собранию редкостей хозяина. В ожидании обеда дамы чиннехонько сидели на канапе в гостиной, разговаривали меж собою вполголоса, бранили отсутствующих и, стараясь перенимать парижские манеры Лидиной, потихоньку насмехались над нею. Барышни прогуливались по саду; одни говорили о новых московских модах, другие расспрашивали Полину и Оленьку о Франции и, желая показать себя перед парижанками, коверкали без милосердия несчастный французской язык. В числе этих гостей первое место занимали две институтки, милые, образованные девицы, с которыми Лидины были очень дружны, и княжны Зорины, три взрослые невесты, страстные любительницы изящных художеств. Старшая не могла говорить без восторга о живописи, потому что сама копировала головки en pastel[46]; средняя, приходила почти в исступление при имени Моцарта, потому что разыгрывала на фортепианах его увертюры; а меньшая, которой удалось взять три урока у знаменитой певицы Мары, до того была чувствительна к собственному своему голосу, что не могла никогда промяукать до конца «ombra a dorata»[47] без того, чтоб с ней не сделалось дурно. Эти три сестры, которых и в стихах нельзя было назвать тремя грациями, прогуливались вместе и поодаль от других. Сделав несколько замечаний насчет украшений сада, посмеясь над деревянным раскрашенным китайцем, который с огромным зонтиком стоял посреди одной куртины, и над алебастровой коровою, которая паслась на небольшом лугу, они сели на скамейку против террасы дома, уставленной померанцевыми деревьями. В эту самую минуту сошел с нее Рославлев.

– Как смешон этот жених! – сказала средняя сестра. – Он только и видит свою невесту. Неужели он в самом деле влюблен в нее? Какой странный вкус!

– Il est pourtant bel homme![48] – возразила старшая. – Посмотрите, какой греческой профиль, какая правильная фигура, как все позы его грациозны!..

– Да, он недурен собою, – прибавила меньшая княжна. – Заметили ль, какой у него густой и приятный орган? Я уверена, у него должен быть или бас, или баритон, и если он поет «ombra adorata»…

– Я слышала, что он играет хорошо на скрыпке, – перервала средняя, – и признаюсь, желала бы испытать, может ли он аккомпанировать музыку Моцарта.

– У него тысяча душ, – сказала старшая.

– Et il est maitre de sa fortune![49] – прибавила средняя.

– Для чего маменька не пригласит его на наши музыкальные вечера? – примолвила меньшая. – Ему должно быть здесь очень скучно.

– Разумеется, – подхватила старшая. – Эта Лидина нагонит на всякого тоску своим Парижем; брат ее так глуп! Оленька хорошая хозяйка, и больше ничего; Полина…

– О, Полина должна быть для него божеством! – перервала меньшая.