– Что, было настолько тяжело? – впечатлился Стаховский.

– Всякое бывало, – пожала легонько плечами Марианна. – Но без четкого понимания того, какой прессинг тебя ждет, когда ты встаешь на лидирующую позицию, без умения держать удар, предугадывать и избегать всякого рода подстав и ловушек ты не продержишься в солистах и пары-тройки месяцев.

– Ужас какой-то, – представив себе реалии, в которых много лет работала и существовала Марианна, проникся Стаховский.

– Не все настолько страшно, – почувствовала она его настрой, его мысли. – В нашем коллективе такой уж прямо жести беспредельной не происходило. По большому счету мы все были достаточно дружны, в рамках своего творчества. Случались, разумеется, иногда разного рода провокации, но без членовредительства, да и я, и остальные девочки-солистки умудрялись большей части этих интриг избегать, не подставляться.

– Так, все. – Ян, резко крутнув колеса коляски, в одно мгновение оказался рядом с ней, наклонился, взял за руки и посмотрел многообещающим взглядом в глаза: – Я ужасно соскучился и хочу немедленно пожалеть тебя, за все доставшиеся когда-то подставы и урон, нанесенный в межвидовой танцевальной борьбе. За все, за что смогу пожалеть.

– Тогда я расскажу тебе… – Она наклонилась к нему, оказавшись лицом к лицу, близко-близко, глядя своими невозможными темно-синими, бархатными глазами в его ярко-голубые, наполняя каждое последующее слово вторым смыслом и эротичной чувственностью: – О самых непростых и неприятных из них, а ты станешь меня «жалеть» за каждое…

Ох, как же он ее «жалел» и вместе с тем «сочувствовал».

Прямо – ух, как! До потери ориентации, до головокружения и полного совместного улета всем спектром чувств, ощущений и эмоций на вершине и пике этой его «жалости с сочувствием».

Следующие выходные, уже вполне освоив азы партизанской скрытной деятельности и шпионского ночного перемещения, они настолько увлекались потрясающей близостью, нежностью, разговорами, буквально растворяясь и пропадая друг в друге, проводя каждую ночь вместе, что расставались совсем уж не на рассвете, а ближе к моменту пробуждения родных Марианны, буквально за полчаса до которого та пробиралась домой, падала в кровать и мгновенно засыпала. Улыбаясь. Вот так спала и улыбалась, и приходившая тихонечко, на цыпочках, проверить спящую Марианну Елена Александровна с умилением глядела на эту улыбку дочери.

– Марьяша… – Мама, подсев за стол к завтракавшей Марианне, вставшей, как повелось последние две недели, после полудня, поделилась своими размышлениями по поводу дочери: – Ты так великолепно выглядишь, просто сияешь. Помолодела, похорошела необычайно, словно скинула какой-то тяжкий груз с плеч и лет десять вместе с ним. Прямо паришь и летаешь. Может, потому, что стала высыпаться? – выложила одно из своих предположений Елена Александровна. – Или вы с Костей договорились о чем-то, о чем я не знаю? Была бы на твоем месте другая женщина, я бы сказала, что у нее определенно роман с мужчиной!

– Кхе-у-у-у… – чуть не подавилась глотком кофе Марианна, покашляла и уставилась на маму, торопливо соображая, как выпутываться из положения.