Мне кажется, или всадник пытается найти оправдания своим действиям? Но это означало бы, что он раскаивается и сожалеет о содеянном, а я точно знаю, что такого быть не может.

Я еду молча, уставившись прямо перед собой, взгляд падает на ржавую стиральную машину на обочине дороги.

– Что, неужели для меня не нашлось ни единого язвительного слова? – спрашивает Мор спустя полчаса, так и не дождавшись, что я заговорю. – Признаюсь, я почти разочарован.

Чего он от меня хочет? Разве мало ему, что каждая, каждая такая остановка убивает что-то внутри меня?

Я продолжаю молчать, даже когда Мор подъезжает к дому, на этот раз примостившемуся среди десятков других, лепящихся друг к другу. Внутри никого, но даже это не утешает, слишком уж я подавлена.

Мор соскакивает, он кажется ужасно раздраженным. Я покорно спешиваюсь следом, не дожидаясь его помощи. Он уже подходит к крыльцу, в тусклом свете поблескивают доспехи.

Занеся ногу, Мор пинает дверь. Он входит, не дожидаясь меня, но я уже знаю: если попытаюсь бежать, вмиг догонит. Наверное, он даже хочет, чтобы это произошло.

Едва я успеваю войти в пустой дом следом за Мором, он поворачивается ко мне.

– Почему ты не разговариваешь со мной?

А ведь недавно только и мечтал, чтобы я заткнулась. Но тогда всадник еще не знал, что ехать в одиночестве – не лучший вариант.

– Не хочу с тобой говорить, – отвечаю я коротко.

В два шага он оказывается рядом и хватает меня за подбородок.

– Если мне не изменяет память, – он постукивает пальцем в такт словам по моей щеке, – я взял тебя в плен не потому, что ты этого захотела.

Я кривлю губы в горькой усмешке, но возражать у меня не хватает духу.

Злой, как черт, Мор выпускает мой подбородок.

– Ладно. Дуйся, если угодно, смертная. Но это ничего не изменит. Им все равно предстоит умереть.

Зачем он снова и снова говорит об этом?

Я тру виски.

– Ты хотел, чтобы я страдала, и я страдаю. Так что ты победил, можешь радоваться, а меня оставь в покое, – наконец говорю я.

Взгляд Мора леденеет.

– Твои страдания еще не начались, смертная. Все может быть хуже. Намного хуже.

Не сомневаюсь, что он может такое организовать, но сейчас меня это реально не волнует.

Понурившись, я иду в дом. Единственное, чего я хочу – найти пустую комнату подальше от всадника, чтобы лечь, свернуться калачиком и постараться убедить себя, что не вижу их лиц каждый раз, как закрываю глаза.

Уже почти на пороге я приостанавливаюсь.

– При всей твоей справедливости, – говорю я через плечо, – ты просто бессердечный ублюдок.

Я уже привыкла к необходимости красть вещи у жертв Мора. Каждый раз, когда мы вламываемся в чье-нибудь жилище, я именно этим и занимаюсь. Сплю в их кроватях, ворую их еду и воду, одежду, а если они имели несчастье задержаться дома, то и их время. Мор может забрать их жизни, а я забираю все остальное.

И я начинаю относиться к этому спокойно – словно так и должно быть.

На следующее утро я выползаю в кухню, по пути обратив внимание на лыжные ботинки и висящие на стене допотопные лыжи. На улице льет дождь, струи с силой хлещут в окна, ветер едва не ломает деревья.