Он проводит пальцем по моему животу.

Он разрывает объятия, и сквозь сон я слышу его голос.

– Прости меня, Сара. Я ждал этого, и думал, что, может быть… может быть, когда тебе станет лучше, это повлияет на мое решение. Но нет. Это лишь укрепило мою уверенность в том, что я должен сделать.

Я хочу удержать его, но его уже нет рядом.

Утром я встаю, медленно бреду в кухню, стараясь, чтобы Мор не заметил, как быстро я устаю даже от такого простого действия.

Зря беспокоилась. Всадник – странное дело – не обращает на меня внимания. В гостиной включен телевизор, и Мор стоит перед ним, скрестив руки и мрачно глядя на экран.

Я подхожу, заинтригованная тем, что привлекло его внимание.

– …Экстренное сообщение: вспышка мессианской лихорадки на Западном побережье и Тихоокеанском Северо-Западе не утихает, болезнь распространяется в сторону Мексики. Правительства штатов и органы местного самоуправления пытаются оперативно ввести карантин на пораженных болезнью территориях. Никто до сих пор не видел всадника. Просим всех оставаться дома и избегать людных мест. Повторяю: пожалуйста, оставайтесь дома и не посещайте людные места. Для всех, кого поразила болезнь: наши мысли и молитвы с вами.

У меня падает сердце.

Я долго стою, ничего не говоря, не реагируя, только… тупо смотрю в телевизор. Сообщение в разных вариациях прокручивают пять раз, информацию повторяют и повторяют. На экране показывают Центральный парк, сюжет снят несколько месяцев назад, вскоре после того, как по городу проехал Мор – братские могилы, заполненные телами. Затем появляются кадры Торонто и Монреаля, несколько фотографий людей, подхвативших лихорадку. Среди них есть даже снимки из Ванкувера и Сиэтла, из мест, где я видела все своими глазами.

Но потом старые съемки сменяются новыми. Снятое дрожащей рукой видео из больницы в Сан-Франциско, заполненной умирающими. Потом еще одно, из Лос-Анджелеса – люди там лежат прямо на улицах, их глаза ввалились, на лицах красные пятна. Так начинается лихорадка.

Сан-Франциско, Лос-Анджелес. Это же очень далеко, в другом штате.

Как же мне страшно.

Я все-таки умудряюсь оторвать взгляд от телеэкрана, и вот теперь, теперь Мор смотрит на меня. В его взгляде все та же мольба о прощении, но нет сожаления. Ни капли. Вместо этого – уже знакомый ледяной холод.

Руки ходят ходуном. Я не хочу спрашивать, потому что, если спрошу, все это уж точно станет реальным, а это не может, не должно быть реальностью.

– Что ты наделал? – шепчу я.

– Исполнил свое предназначение.

Не могу ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Сейчас, в этот самый момент, северо-запад Северной Америки превращается в мертвую землю.

Вспоминаю мертвецов в больничном коридоре. Пытаюсь представить себе жителей города, двух городов – да что там, черт возьми, целых штатов – и не могу. Размеры опустошения невообразимы. Разум отказывается осознавать весь масштаб, весь ужас происходящего.

Среди этих миллионов были матери, дочери, сыновья, братья, друзья, любовники, дедушки и бабушки, подростки, младенцы. Люди, которые что-то значили друг для друга, милые, ни в чем не повинные люди. Люди, заслуживавшие жизни. И вот сейчас все они умирают.