Это было воодушевление умирающего. Выиграть битву мы не могли. Держаться до последнего патрона, возможно, оправдывало его понимание жизни, но никогда бы ее не спасло.
Мы пообедали вместе.
– Возможно, они не станут дожидаться ночи, – сказал я.
– Можете на меня рассчитывать, – повторял Кафф. – Я им задам перца.
И смеялся, морща нос, как кролик.
– А что, если они не собираются нас убивать? Вы все равно будете стрелять?
– А вы? – спросил он. – Не будете стрелять, если они попытаются это сделать?
Анерис сидела на полу, скрестив ноги. Ее глаза были открыты, но смотрели в никуда. Она не шевелилась, точно спала наяву. Я подумал, что наши баталии вертятся вокруг нее, как планеты вокруг солнца. Батис улегся на кровать, заскрипели пружины. Его огромный живот то поднимался, то опускался. Кафф не спал, но и не бодрствовал, так же, как Анерис. Что делал я посередине комнаты с винтовкой в руках? Мой разум говорил, что я держал ее из предосторожности, а сердце говорило, что я делал это по обязанности. Батис открыл глаза. Он смотрел в потолок не мигая и, не поднимаясь с кровати, спросил:
– Вы хорошо закрыли дверь?
Я понял ход его мыслей. Таким образом, он по-своему принимал возможность того, что омохитхи придут при свете дня. Но эта фраза вызвала у меня и иные чувства. На протяжении последних дней Кафф смотрел сквозь пальцы на мое решение опекать Треугольника. Где он был сейчас? Батисом руководили исключительно практические соображения: он боялся, что озорник учинит какую-нибудь глупость во время боя. Меня раздосадовало, что именно Кафф напоминал мне об этом.
Я бегом спустился по лестнице. Внизу его не было. Я выбежал с маяка, замирая от страха. Там, на границе леса, я увидел его. Свет заходившего солнца отбрасывал на снег голубоватые отблески. Треугольник сосал палец и, увидев меня, засмеялся. Несколько омохитхов стояли на коленях возле него; они обнимали его и дружелюбно говорили ему что-то на ухо. За деревьями виднелись еще шесть или семь его сородичей. Я разглядел только их светящиеся глаза и лысые головы.
Мороз пробежал у меня по коже. Однако никакой западни тут не было. Множество рук омохитхов подтолкнули Треугольника, и он подбежал ко мне. Пошел дождь. Крупные капли стучали – тон, тон, тон – и пробивали в снегу кратеры, как маленькие метеориты. Треугольник вцепился в мое колено, требуя, чтобы я посадил его на закорки. Все его интересы сводились к одному: во что мы будем играть.
Вероятно, омохитхи ожидали какого-то ответа на свой жест доброй воли. Но вдруг мне показалось, что их лица напряглись. Я обернулся и заметил Батиса, который наблюдал за нашей сценой. Он метался по балкону, как нервный скунс. На перилах ему уже удалось закрепить свое изобретение.
– Они пришли с миром, Батис! – крикнул я, одной рукой прикрывая Треугольника, а второй размахивая в воздухе. – Они нам не желают зла!
– Прячьтесь на маяке, Камерад! Я вас прикрою!
Он пытался привести в действие свое орудие. При помощи шнура Кафф соединил ракеты, которые заложил в жестяные трубки. Жерла этого орудия целились прямо в нас.