Однако гораздо страшнее другое – Жужа еще жива.

Трудно жить с простреленным сердцем… Но она жива.

Я стою рядом с ней на коленях… Я держу ее за руку, чувствую слабеющий пульс. Я говорю с ней.

Она не отвечает. Ни словами, ни мыслями. Я все равно говорю.

Я говорю о врачах Вивария, ты просто не знаешь, малышка, какие там замечательные врачи, они и меня вытаскивали не раз, вытащат и тебя, и мы еще посидим у очага в Красном Замке, и под его сводами будут кружить птицы, прекрасные, разноцветные и сияющие…

Я много чего говорю, она не отвечает, и я не знаю, что сказать еще, и говорю просто: не уходи, дочка…

Она уходит. Пульс все слабее.

Тогда я ору, я истошно воплю, я обращаюсь к поганому дьяволу в поганом плаще и не понимаю, кричу вслух или мысленно.

Слышишь, ты, ору я, что ты там говорил про починку людей от любых поломок, даже от смерти?! Давай сюда и бери взамен душу и «попрыгунчики», все бери, но дай мне хоть на…

В голове раздается тихий-тихий голосок Жужи. И мгновенно, на полуслове, обрывает мой истеричный вопль.

«Папа… я вижу птиц… они красивые…»

И все заканчивается. На мгновение и я вижу странных фэнтезийных птиц, кружащихся под сводом. Они действительно очень красивые.

Пыль, поднятая сражением, еще не осела. Дышать трудно. Пыль попадает в глотку, встает там комком. Пыль попадает в глаза…

Понимаю: с колен мне не подняться… Если случится чудо и сразу не пристрелят, сутками под капельницей не отделаюсь… А сейчас я лягу рядом с Жужей и провалюсь в черное ничто. Небольшой предмет стоит рядом. Я давно вижу его периферийным зрением, но не обращаю внимания и не понимаю, что это.

Теперь понимаю.

Это контейнер. Прозрачный стерильный контейнер с герметичной крышкой. В такие мы собираем образцы всякой хрени для яйцеголовых.

В контейнере лежат глаза Жужи.

Питер Пэн рывком поднимает себя на ноги.

Я передвигаюсь по Садовой.

Не иду, именно передвигаюсь. Ног у меня нет. Исчезли. Не знаю, что именно двигает меня. Не интересуюсь.

Меня сейчас интересует лишь одно. Главное.

Люди. Униформа Вивария. Хлопочут над лежащим телом. Вижу Авдотью. Еще чье-то знакомое лицо. Имени не помню.

Не то…

«Каракалы». Трое или четверо. Бабуин. Рядом Эйнштейн. Что-то говорят. Может, мне. Стволы УОКов смотрят в живот. Оно?

Нет.

УОКи не интересны – ни крупнокалиберные их модули, ни мелкокалиберные. Ни прочий навес…

Не то.

Мне интересен автомат. Или штурмовая винтовка. Нашего калибра 7.62. Или натовского 7.62.

У «космонавтов» таких нет. Иду дальше. Никто не останавливает.

Со зрением что-то странное. Словно вокруг ночь. Словно светит узкий луч фонаря. То, что попадает в луч, – вижу. Что по бокам – нет.

Человек попадает в луч неожиданно. На его шее висит штурмовая винтовка. Знакомая мне. Натовский калибр 7.62.

Малышка не ударила по своим, зря я боялся… Даже случайно не зацепила. Но и сама не ждала подвоха от своих… Не догадывалась, что свой обернется чужим. Не опасалась, что выпустит в упор короткую очередь.

В руке у него пластиковая бутыль. Тоже знакомая. Из нее пили спирт на моих поминках. Не весь выпили. Хватит, чтобы залить глаза. Глаза Жужи. Садисты из Менгеле платят лишь за свежие образцы.