Решив, что полдела сделано, я метнулся в узенькую, едва протиснуться, щель между зданиями. Думал, либо исчезну из прямой видимости – пусть осваивает стрельбу с закрытых позиций. Либо он сдуру попрется за мной и на выходе из щели огребет свое.

Не сложилось. Рогоносец отчебучил нечто, не предусмотренное гениальным планом Питера Пэна. Умудрился сотворить вроде как локальное землетрясение – не просто стены рушились, но и подземные толчки хорошо ощущались.

Теперь я лежу, придавленный здоровенным обломком стены. С одной стороны обломок подпер перекрученный и вставший торчком швеллер. Андрей вмешался, взял процесс под контроль: его трудами швеллер постепенно сгибается, и плита норовит меня похоронить.

Но Андрею мало моего трупа… Слизняк желает, чтобы я перед смертью осознал всю свою мерзость и низость.

В таких ловушках мне бывать еще не доводилось… Все бессильно против тупой силы тяжести – и воля, и разум, и стальные мышцы Питера Пэна.

Ну почему проклятый Шляпник не подарил мне какое-то действительно полезное умение?! Способность превращать кирпичи в опилки, например. Или брать под ментальный контроль рогоносцев, обезумевших от ревности… Я тоже обезумел – от тоски, от отчаяния и близости неминуемой смерти – и пытаюсь освоить это умение самостоятельно. Я стучусь – нет! я тараном ломлюсь в череп Андрея, пытаясь впихнуть туда простейшую мысль: забудь про швеллер! забудь про плиту и меня! поинтересуйся хоть на минуту, как там дела у жены!

Мне много не надо… Зажат не намертво: дайте минуту без его взгляда и его словесного поноса, и выберусь, ужом выскользну…

Все впустую.

Словесный понос близится к своей кульминации. Я ее зримо представляю: надрывно выкрикнутая финальная фраза, скрежет швеллера, хруст моих сминаемых костей. Не хочу!!!

Последние отчаянные удары тарана… И вдруг стена рушится. Я оказываюсь внутри. В мозгу Андрея.

Странное место… Здесь полно токов, импульсов и всего, к чему я привык, но до чего же странные у них носители… Хитросплетения, лабиринты, многоярусные амазонские джунгли не пойми чего – малюсенький Питер Пэн, бесстрашный мозговой партизан, может тут копошиться всю жизнь, отпущенную большому Питеру Пэну – минуту, или две, или три, – и ничего не понять…

Я все вижу, но не могу назвать, разве что воспользоваться терминологией хозяина этого бардака: хреновины, загогулины, фитюльки…

Мой нейропартизан, мой ментальный Че Гевара не смущается: не можешь понять – ломай!

С воплем «Вива Куба!» команданте Че начинает крушить все, что видит… А где-то далеко, в большом мире, Питер Пэн выскальзывает из ловушки.

…Андрей жив. Однако случилось с ним (как выяснится позже) много нехорошего. С какой-то непонятной избирательностью случилось. Он хорошо умеет говорить, но ходить разучился. И мелкая моторика пальцев начисто утрачена. Он не чувствует запахов, а цвета различает, хотя их названия позабыл. Еще он почему-то теперь боится петухов – до дрожи, до судорог.

Ни Питер Пэн, ни его крохотный двойник, партизанивший в мозгу, подсчетом вражеских потерь не озабочены – враг стал не опасен, и ладно. У нас есть дела поважнее.