– Так он же дружок этого Михайлы из Константинова. Одна шайка-лейка умников.

Спасаться надо было бегством – лихая милиция могла бы и пришибить.

Пройдя по улице, где жила Алена, и убедившись, что она стирает, Юрай пошел к карелу в больницу. Черт с ней, с ревностью. Объяснит он мужику, не нужна ему его драгоценная жена, не по этой он части… «Карел, дорогой! Другой у меня интерес и другие к тебе вопросы».

Юрай только успел сказать про то, что есть у него свидетель разговора его и Маши, как так рванулся на спецкойке карел, так загремел железками, что сам от боли, дурак, и потерял сознание.

Юрая предупредили, чтобы больше его ноги в больнице не было.

Он слушал, стоя в коридоре, как отхаживали карела. Ну и что ему теперь делать, на это партизанское под пыткой «не скажу»?

А может, людям вообще не нужна правда? Если с ней неудобно, то ну ее? В конце концов, правда – хорошо, а счастье – лучше. Во всяком случае, счастье Алены и ее козлят наверняка. Так какого черта он лезет?

А мисс Менд, значит, выбросим собакам? Ее счастье кто-нибудь в голове держал?

Но ведь ее уже нет, мисс Менд… Мани… Маши…

И Риты нет…

А карел живой. А Алена такая живая, что ой!

И Валдай…

А у Михайлы отбиты почки, уж не потому ли, что он выступил на стороне мертвых против живых?..

Ну и мысли! Ну и каша!

– Сынок! – сказала мама. – Вот и кончается твой отпуск, а я на тебя и не нагляделась…

– Смотреть не на что, – буркнул Юрай.

Оставалось одно – пойти на могилу Риты, положить цветы и посидеть рядом. Все, подруга, баста, и царство тебе небесное. Цветов на могиле была прорва. Риту завалили цветами так, что едва-едва торчала фотография, на которой она весело смеялась. Юрай подумал, а приличен ли такой снимок в таком месте? Не разрушает ли он то, что уже не нами построено? Вечный мир, вечный покой… А каким должно быть лицо у вечного? Серьезное и сочувствующее нам, придуркам, копошащимся в суете, маете и бестолковщине отведенного нам времени? И Рита, никто, кроме нее, должна ему сказать серьезно, без смеха: «Юрай, успокойся. Все хорошо, и мне тут лучше». Но не говорила этого Рита! Не говорила! Ее смеющаяся мордаха кричала о другом: «Юрай! Ты дурак! Спорим, у тебя ничего не выйдет? Спорим, не догадаешься?»

Собственно, такие ее слова даже не были Юраем придуманы, они уже случились в его жизни, и было это так.

…В десятом, что ли, классе заспорили, кем кому быть и стать? Затеяли спектакль с переодеванием. Причем решили «исходить» не из успеваемости и склонностей, а только из интуиции и первого взгляда. Проверяемый появлялся неожиданно, изменив внешность, наряд, выражение лица. Девчонки вовсю красились, кто-то надевал очки, кто-то менял прическу, одним словом, выделывали кто во что горазд. Главное было – сбить с привычного толка, привычного представления, какой ты. И надо было мгновенно сказать, кто ты есть и кем ты будешь.

Он, Юрай, изобразил из себя работягу-слесаря. Взял в руки струну для чистки труб, разводной ключ, в карман поставил заткнутую газеткой пол-литру.

– Господи, Юрай! – сказала Рита. – Ты хоть что надень, а из тебя прет высшее филологическое. А с пол-литрой прет даже сильней.