Ярко освещенная бетонная церковь притягивала меня; ее жутковатая колокольня напоминала сторожевую вышку концентрационного лагеря.
Неужели это возможно?
Дрожащими руками я попытался сложить карту автомобильных дорог. Безуспешно.
Неужели я, действительно, встретил в тот день Миртий Камю? На дороге из Изиньи, возле «Больших Карьеров»? Я наверняка ехал на старом «рено-трафик», принадлежавшем досуговому центру «Плен-Коммюн».
Я швырнул карту на пассажирское сиденье.
Неужели я, действительно, остановился, изнасиловал ее, задушил, а потом память навсегда стерла следы моего преступления?
Я снова глотнул кофе, на этот раз прямо из горлышка термоса, и завел двигатель.
После Османвиля я свернул на дорогу, ведущую к «Большим Карьерам». Справа от меня остался большой нормандский дом из саманного кирпича с синими ставнями и характерным фахверком. Теперь я ехал по утрамбованной земле.
Я никогда здесь не был.
Я в этом уверен.
Замедлив ход, я внимательно изучал окрестный пейзаж, проплывавший в свете фар «фиата», пытаясь высмотреть нечто, что могло бы пробудить мои воспоминания. Подтвердить мое безумие.
Десять лет назад я приехал сюда, убил двадцатилетнюю девушку и бросил здесь ее тело.
Где именно бросил?
На дне небольшого карьера, вырытого в известняковой породе? В густом пролеске? У стен крошечной часовни, облицованной сланцем и опутанной корнями столетнего тиса? На каком-нибудь поле, окруженном непроницаемой живой изгородью? Или еще дальше, на берегу канала Вир, который, обогнув Изиньи, впадает в море?
В бледном свете фар деревенский пейзаж напоминал полотно кисти Милле, только без вечернего колокола и крестьян в лучах заходящего солнца. Без свидетелей, если не считать таковыми десяток черно-белых коров, жевавших свою жвачку точно так же, как и десять лет назад. Свидетелей немых и равнодушных.
Я остановился под единственным фонарем, в пятидесяти метрах от фермы, и вышел из машины. Я словно ждал, что одна из коров повернется и, узнав меня, уставится на меня укоризненным взором.
Я сходил с ума.
Я ничего не помнил.
Я пошел. Было холодно, но безветренно. Я не понимал, почему я пошел направо, по направлению к подлеску. В какой-то момент я подумал, что меня ведет нечто вроде фантомной памяти, а руки и ноги воспроизводят движения, которые сознание мое отказывалось вспоминать.
Вскоре впереди я заметил отблеск. Точнее, два отблеска.
Возле высокой лещины горели два огонька. Их окружал ковер из цветочных лепестков.
Прибитые к стволу две таблички отбрасывали заметную тень.
Не в силах разобрать, что там написано, я подошел поближе.
В двух фарфоровых чашах, без сомнения, наполненных невозгораемой жидкостью, плавали два зажженных фитиля. Яблоневые лепестки всевозможных оттенков розового устилали землю, образуя контуры двух тел.
Я уже знал, что написано на двух деревянных табличках.
Моргана Аврил 1983–2004
Миртий Камю 1983–2004
Я замер, даже не пытаясь понять, ни кто выстроил эту похоронную декорацию, ни как долго горели маленькие факелы, ни откуда среди зимы взялись яблоневые лепестки.
И какой во всем этом смысл.