— Хотел я, Александр Семенович, поговорить об том… Да по линии политической у меня нескладно выходит…

— Что же это там у тебя такое?

— Обговорить политическое дело не умею. Слова, как бы сказать, в горле застреют…

Кирющенко расхохотался, покрутил головой, посерьезнев, сказал:

— А знаешь ли ты, что такое политика?

Луконин переступил с ноги на ногу, поежился. Смешно было видеть заробевшим крупного, сильного человека.

— Как не знать, знаю… — неуверенно проговорил он.

— Вот, когда ты первым под пароход полез, — строго начал Кирющенко свои объяснения, — а потом и другие тебе на помощь — пароход вы отстояли — это и есть настоящая политика. Был бы ты коммунистом — люди сказали бы: «А ведь первым коммунист Луконин полез, повел за собой других…» Политика была бы вдвойне!

— Первым не я, первым Данилов полез, — неуступчиво сказал Луконин.

— А знаешь, что я тебе скажу? — торопливо заговорил Кирющенко, и было необычно видеть его разволновавшимся. — В том и сила нашей жизни, что вчерашний охотник, человек, по пьяной лавочке поднявший нож на товарища, сегодня первым, как ты говоришь, полез под пароход — не из озорства рискуя жизнью, не по пьяному делу, а потому, что жить захотел по-другому, не так, как прежде, жить со всеми заодно. Не удивлюсь, если года через два Данилов заявление принесет… В том и сила нашей партии, что она вбирает в свои ряды тех, кто не боится первым идти. Вот в чем настоящая политика, товарищ Луконин. А слова у тебя в горле застревать перестанут — будь уверен. Ты другого бойся — чтобы трепачом не стать, вот болезнь посерьезнее…

Кирющенко почему-то посмотрел в мою сторону.

— Да ладно, сегодня мы этот рейд закончим… — пробурчал я.

— Пиши-ка заявление, сколько тянуть можно, — сказал Кирющенко Луконину. — Я же знаю, ты рекомендации собираешь.

— Это я завсегда…

— Ну так о чем разговор! — воскликнул Кирющенко. — Одна рекомендация, считай, за мной. Вторую Василий Иванович даст…

— Он разговаривать не хочет…

— Так это он раньше не хотел, а придешь к нему с партийным делом, он или все отложит, или время назначит.

— Неужто?

— Точно тебе говорю. Иди-ка, иди к нему. Он коммунист, понимает, что значит, когда человек с партийным делом…

— Жданов, механик, мне еще обещал… — заметил Луконин.

— Правильно, он тебя давно знает, будет у тебя третья рекомендация.

— А с Федором как? — спросил Луконин.

— Вот ты ему заодно и о Федоре скажи, — посоветовал Кирющенко.

Луконин ушел. Подобревший Кирющенко заговорил:

— Жданов-то мне рассказал, что Луконин завел с ним речь о рекомендации. Давно я к Луконину присматриваюсь. Люди к нему тянутся, настоящий капитан будет. Хороший есть у нас народ! Сам с такими сильнее становишься. — Он помолчал и уже официальным тоном сказал: — Перебирайся и ты на «Индигирку» к Луконину, поможешь ему в начале навигации поработать с коллективом команды, а там видно будет… Вот еще что хотел тебе сказать: понадобится рекомендация, считай — одна за мной.

На «Индигирку» я перебрался в тот же день к вечеру, после того как мы закончили установку печатной машины и наборных касс на деревянной барже. Луконин указал мне нижнюю одноместную каюту, иллюминатор которой выходил наружу над самой водой по соседству с колесом. В раскрытый иллюминатор я услышал, как на палубе Наталья звала Федора, просила помочь перенести с берега аккумуляторы. Устроившись в своем новом жилье, я поднялся на палубу и увидел Федора. Он стоял около распахнутой двери каюты радистки, прислонившись острым плечом к дощатой стенке надстройки и сунув руки в карманы брюк. Наталья вышла из каюты, заперла дверь на ключ, и они, согласно отстукивая каблуками по стальной палубе, зашагали к трапу, переброшенному на берег. И мне не терпелось без дела, я поднялся на мостик и принялся помогать Данилову докрашивать рулевую рубку. Опять мы, все четверо, были на «Индигирке».