Зольдинг часто думал о Трофимове. Для него самого поразительно, что он думает о Трофимове, человеке, которого он не видел даже на фотографии. Пусть разваливаются титаны, но есть свой порядок вещей, и загадочный Трофимов, возможно, даже несуществующий, раздражал и бесил его больше всего. С первых же шагов в этом паршивом русском городишке Ржанске его опередил Трофимов. Больше того, Трофимов смешал все его, Зольдинга, личные планы и диктовал ему свои нормы поведения: Зольдинг вынужден кружить за ним по лесам и болотам, как запаленная гончая (так, кажется, называют русские охотничьих собак, — последние два года Зольдинг усиленно занимался русским языком), и изобретать планы его поимки. И это вместо настоящего дела. При одном упоминании имени Трофимова у Зольдинга сводило от напряжения скулы, да, да, это был поединок. И здесь он, немец, не мог отдать выигрыш ему, русскому, хотя бы ради самого себя, хотя бы потому, чтобы он был чист перед Германией, перед миллионами павших, перед совестью солдата, мужчины, отца, наконец! Хотя, впрочем, о своем отцовстве Зольдинг всегда думал иронически; две дочери и сын, на которого он давно махнул рукой; по сути дела, старый род обрывался, и этого уже не поправить.

На днях, в связи с трудным положением на фронте, получен приказ: любой ценой прочистить Ржанские леса. Наконец-то! Выделялись части СС, самолеты и даже в дополнение к его дивизии еще два пехотных полка и танки. Генеральный штаб сухопутных войск возложил проведение этой операции на него, Зольдинга, что было вполне логично и закономерно и как-то смиряло уязвленное самолюбие: вовлечение наряду с гестапо и частями СС разведок, армейской и РСХА[3], выделение дополнительных армейских частей говорило о важности операции. Зольдингу наконец удалось обложить намертво Ржанские леса, но любая попытка проникнуть в них глубже вызывала дикое, бессмысленное азиатское сопротивление, сопровождаемое колоссальными по масштабам гарнизона потерями. Несколько дней подряд предполагаемые места скопления партизан бомбили, акция больше психологического плана; с таким же успехом можно швырять бомбы в Тихий океан. Зольдинг медленно и уверенно сжимал кольцо; он уже почти чувствовал, как задыхается в его объятиях Трофимов, как трещат его кости. Зольдинг действовал не слишком быстро, зато наверняка, и если бы не нервозные требования фельдмаршала Клюге, подкрепленные откровенным беспокойством его непосредственного начальства и резким приказом оперативного управления кончать операцию «Белый ветер», Зольдинг бы никогда не отступил от своей тактики медленного удушения. По сведениям, просочившимся через агентов и пленных, партизаны давно поели всех лошадей и теперь сидят на траве, еще месяц — и все само собой кончится. Но у него не было этого месяца, только сегодня к часу дня из Берлина прилетел сотрудник шестого отдела РСХА майор Курт Бехзах, товарищ его сына Пауля Зольдинга еще по школе, и в откровенной беседе дружески посоветовал не тянуть больше: за довольно прозрачными намеками Бехзаха чувствовалось, что там, в верхах, зреет недовольство медлительностью Зольдинга и что операции «Белый ветер» придается слишком серьезное значение, чтобы действовать в пределах разумного. Бехзах мог позволить себе иронию, по его настроению, осторожным и опять-таки определенным высказываниям Зольдинг почувствовал атмосферу растерянности и замешательства, тщательно маскируемую, вероятно, она все сильнее охватывала Генеральный штаб, абвер, высшие слои офицерства, даже РСХА, державшее за горло не только Германию, но и всю Европу.