И Скворцов, гладя твердое, бугристое плечо Веретенникова, говорил, говорил, вспоминая полузабытые имена древнегреческих богов и былинных витязей, говорил, говорил, боясь остановиться…

Он забылся в полусне и очнулся, когда его оторвали от пола руки Кригера; он, еще не придя в себя, узнал эти руки, с толстыми ладонями. Он открыл глаза и увидел в камере троих — Кригера и еще двух незнакомых. И — Ивана. Иван висел у самой стены. Его голое снизу, до пояса, тело бескровно просвечивало на стене, со сбитыми коленками и руками с изломанными ногтями: на стене черным пятном застыла кровь, да, она уже застыла; видимо, Веретенников бился о стену. Он разорвал свои кальсоны и рубаху, сделал из них подобие веревки и зацепил ее за канализационную трубу в углу камеры.

Кригер приподнял и поставил Скворцова на ноги, привалив его к стене. Скворцов узнал еще одного немца, штурмбанфюрера Уриха, и почувствовал: он должен выиграть или проиграть, другого момента не представится.

Отвернувшись от Ивана, уже не Ивана, а кого-то другого, чужого, с выкаченными глазами, Скворцов заставил себя не думать сейчас об этом. Потом, потом… Если у него останется хоть минута одиночества, он попрощается с Иваном. Что ж, Веретенников поступил честно, если больше не мог. А сейчас нужно приготовиться и собрать силы… Надо думать о ребятах, которые им доверились и ничего не знают… Он не повесится, как Веретенников, он не доставит им такого удовольствия; ему сейчас было все равно, он устал, от пяток до затылка — все было одна усталость.

Он почувствовал пристальный взгляд штурмбанфюрера Уриха, повернул голову и съежился.

— Я поведу вас, — сказал он внезапно и увидел, как округлились глаза Уриха, увидел и недоверчивую усмешку у него на губах. — Я поведу вас, поведу, — прошептал он, содрогаясь, и истерически, доходя до визга, закричал: — Я поведу вас, будьте вы прокляты, негодяи, скоты! Слышите, я поведу вас, гады, мне все равно… вы ведь этого добивались…

Он зашатался и на мгновение потерял сознание; по знаку Уриха Кригер его придержал. Очнувшись, Скворцов с ужасом косился на руки Кригера, натренированные, ловкие руки убийцы, и штурмбанфюрер заметил этот полный животного страха и ненависти взгляд.

Скворцова доставили к Зольдингу в то же утро; у Зольдинга уже давно зрел окончательный план экспедиции, молниеносный удар в самое сердце партизанского района, в центр Ржанских лесов, по партизанскому соединению полковника Трофимова (Зольдинг знал по сообщению из Берлина, что Трофимову два месяца назад было присвоено Москвой звание полковника). Только в последний год у него появилась настоящая ненависть к русским; он верил в силу и превосходство Германии, и только теперь он начинал понимать, как слепа и ненадежна была эта вера, и он ненавидел теперь русских за то, что они опрокинули и его, Зольдинга, веру и заставили его страдать; он знал теперь, что боится русских, народ, запутавший в своей политике все континенты, нарушивший привычное равновесие мира.

Собственно, Гитлер прав, и объективно Россия давно уже напала на весь мир, объявив своей конечной целью — коммунизм. С таким фанатичным врагом и поступать нужно так, как это сделал Гитлер — решительно выступить в свою защиту. Пусть с мечом, но выступить. Другое дело Англия с Францией, это не Россия, далеко не Россия. Зольдинг и раньше считал и теперь считает, что Англию с Францией трогать было нельзя. Он, конечно, проведет эту экспедицию, десятки экспедиций, если понадобится, он умрет в этих бесконечных лесах, но будь его воля, будь он на месте фюрера, — немедленно попытался бы утянуть отсюда ноги и попытался бы как-то договориться с англичанами и американцами. С теми можно договориться…