Служанки усердно пекли блины и лепешки на больших сковородах у очага, разносили горячими, ставили на столы возле мисок со сметаной, сотовым медом, тертыми ягодами, смесью меда и коровьего масла. Лют брал то одно, то другое – все было вкусно, но самое дорогое угощение он спрятал за пазуху – горбушку от той ковриги, что своими руками подала ему Величана. Жалко было доедать, хотелось сберечь, будто залог чего-то… чего и быть не могло.

У двери раздался громкий стук. Лют обернулся и вздрогнул – там маячила жуткая харя, берестяная личина с нарисованным углем зубами.

– Наряжонки страшные! – загомонили отроки с шутливым испугом и радостью.

Баба в личине, одетая в шкуры поверх кожуха, держала здоровенный пест и колотила им в дверной косяк.

– Пойдем, княгиня, напряденное смотреть! – крикнула она через гридницу. – Будем по улице гулять, мухоблудов толкачом побивать!

Княгиня встала, будто ждала этого, и сошла с престола.

– Толкачом по плечам! – запели другие наряжонки возле страшной старухи. – А поленом по коленям!

Что-то такое Лют слышал и раньше, но теперь стало очень любопытно – куда это княгиня собралась? А она вышла сквозь раздавшуюся толпу, за ней утащилась старуха с толкачом и все ее спутницы. И хотя в гриднице ничего не изменилось – так же пылали факелы и светильники, высились горы разной еды на столах, плыла по рукам братина, – показалось, что пир закончился и огонь погас.

Никто в Плеснеске не спал. Пока князь пировал с дружиной и гостями, волыняне исполняли свои старинные обряды. Еще засветло старейшины отправились в лес и привезли особо выбранное большое полено – бадняк. Положили его на очаг в обчине близ святилища, Чудислав полил его маслом, посыпал солью и мукой. Как стемнело, погасили все огни в городе – все стихло, будто умерло, жил только княжий двор на самой вершине плеснецкой горы. Самые старые старики во главе с Чудиславом выбили новый огонь, подожгли бадняк, а от него уже зажгли светильники на все столы в обчине – от каждого дома в городе тут сидел старейшина. И там ходила по кругу медовая братина – за богов, чуров и внуков.

Женки в то время чествовали своих богинь. Бегляна, бойкая и говорливая старуха, всю жизнь проведшая в баяльницах[16], «ходила Коледой». С толкачом в руке, сопровождаемая стаей прочих баб в личинах, она ходила от двора к двору, где заранее собрались плеснецкие девки, и везде спрашивала:

– А ну показывайте, много ли напряли за зиму! Кто не ленился – тому жениха пошлю, а кто ленится – в ступе истолку!

Прыскающие от боязливого смеха девки выкладывали перед ней напряденные пасмы льна – сколько вечеров сидела за пряжей, столько и вышло пасм. Все знали, что это не Мокошь, а баба Бегляна – но этой ночью, когда открываются ворота Нави, это была Мокошь, а в ней – все бабки рода, сколько их было от самой первой. И от этого было так жутко и так радостно, что, казалось, сердце сейчас поднимется, выскочит через горло и умчится к звездам!