Да что он, с ума сошел? О чем размечтался? Лют тряхнул головой и вспомнил, где находится. Уже внесли на широченной доске, больше иной двери, запеченного в каменной яме борова, по гриднице разлился запах горячего мяса. Етон вышел и встал возле туши с длинным ножом, вокруг отроки держали корытца – складывать и разносить куски. Все кричали веселыми, уже хмельными голосами, но Лют с трудом принуждал себя улыбаться и следить за происходящим. С неодолимой силой его тянуло взглянуть направо – где стоял престол княгини. Вновь испытать сладкую вспышку в крови при виде ее лица. И может быть, встретить взгляд этих светло-зеленых глаз. Сейчас при свете огня, к тому же издалека, их цвета нельзя было разглядеть. Но он уж знал, какова она – лесное озеро, спелые ягоды… Сладкое дыхание лета среди зимы…
Етон только начал делить борова – скоро устал и передал нож Семираду, а сам стал исполнять более легкую хозяйскую обязанность: посыпал куски солью из золоченой чаши, отделяя пищу живых от пищи мертвых. Первые корытца с мясом понесли к столам: дружину Етона оделял Стеги, гостей – княгиня. Впереди холопов она приблизилась к середине стола, чтобы раздать мясо и хлеб, сначала самым знатным. И не успев опомниться, Лют увидел ее лицо прямо перед собой. Удивился почему-то, что смотрит на нее сверху вниз – она была чуть ниже среднего женского роста.
– Прошу к хлебу-соли, – услышал он голос, который до того слышал лишь один раз. – Примите любовь и милость нашу.
Вот она подает ему куски ковриги, разломленной Етоном; Лют невольно хочет коснуться ее руки, но вовремя себя одергивает – ума лишился! Принимает хлеб, учтиво кланяется, приложив дар к груди, отвечает: «Где страва, там боги!» – и сам удивляется своим словам. Лют говорил то, что следовало сказать, но эти положенные обычаем слова были так далеки от его истинных мыслей, что казалось, он вдруг неожиданно для себя заговорил на неведомом языке.
А княгиня уже отошла и теперь кланялась Чольту, угорскому гостю, с той же улыбкой произнося те же слова…
– Пью на вас, дружина и гости мои! – Етон первым поднимал здоровую братину меда и прикладывался к ней, а потом пускал по кругу.
Руки его дрожали под тяжестью, и двое отроков стояли по бокам, готовые подхватить, если что, но все делали вид, будто их не замечают. Велика же была сила и удача Етона, если он даже сейчас, когда уж лет тридцать как не может сам водить дружину в бой, все же сохраняет ее уважение!
– Пьем на тебя полной чарой, доброго здоровья желаю, что себе мыслю, то же да дадут боги и тебе! – отвечали знатные гости, когда братина доходила до них.
Те, кого княгиня уже миновала, начинали есть: разбирали с блюд сало, репу в меду, капусту, рыбу. Всего было горами – в кадушках, широких блюдах, корытцах. На досках лежали жаренные на вертеле глухари, тетерева, рябчики, зайцы, даже косули: на днях Стеги ради этого пира водил отроков на лов. Были даже жареные бобры – зимой их берут ловушками возле полыньи. Гости клали куски на ломти хлеба, резали поясными ножами. Потом челядь принесла горячие похлебки – гороховую, рыбную, мясную. Ее ставили в больших глубоких мисках на стол, каждый тянулся туда со своей ложкой. Стоял шум, среди него Етон, получив пустую братину назад, вновь приказывал наполнить ее, вновь поднимал – на богов, на дедов, на павших – и посылал опять вкруг столов. Поднял он братину и на потомков – и гости удивились, с какой силой взревели радостно Етоновы бояре и отроки. Лют снова взглянул на княгиню – она выпрямилась и будто застыла, но щеки ее вспыхнули. В прежние годы, помнится, у Етона на потомков не пили…