Но вскоре всё решилось неожиданно и будто бы так, как нужно.
Во второй половине сентября к терновому бугру с Дона, из Таганьего Рога, прибыли чумаки с нагруженными солью и рыбой возами. Встреча была радостной, ведь долго не виделись.
Рядом с Чумацким шляхом стояло около четырёх десятков мажар-, наполненных чёрным камнем. Хорошо чумаковалось и тем, кто вернулся с моря. Только печалило всех известие о смерти Семёна Сонько.
— Всё шло у нас хорошо и со скотиной, и с торгом, — печальным голосом рассказывал Михаил Гулый, — но с нашим дорогим Семёном приключилась беда. Покупая рыбу, мы решили немного подмагарычить донских продавцов. Я, признаюсь, выцедил тогда, наверное, полкварты горилки — и ничего. А Сонько — немного, чарку-другую. И надо же… скрутила его будто болезнь живота. Враз посинел, весь скорчился и отдал богу душу… — Рассказывая, Гулый то и дело поднимал к небу глаза, крестился, шептал молитву, казалось, плакал, затем склонил голову и замер в печали.
Выслушав Гулого, чумаки долго стояли понурые, опечаленные, а потом, не сказав ни слова, начали расходиться к своим возам.
Здесь что-то не так. Он, не так! — подходя к Головатому, проговорил старый понизовец Свирид Свербляк. — Семёна Сонько, бывало, и полштофом с ног не собьёшь, а тут вдруг завял от маленькой чарки.
— Была она, наверное, не простая, а с зельем… — высказал свою догадку Гордей.
— Конечно, была не простая…
— Дознаемся!.. — сказал Головатый и заспешил к атаманскому возу.
Передышка тех, кто приехал, была короткая. Попасли волов, осмотрели возы, подмазали оси — и готово. Огромный, версты в две длиною, обоз с углём, рыбою и ещё с чем-то, старательно упакованным на дне возов, двинулся на запад.
Последними от глубокого обрыва отходили Савка и Данило. Кузнец решил поехать с чумаками, проведать родной край — село над Волчьей, погостить там, а потом с Савкой, а может быть, и с его матерью, старой Васелиной, возвратиться снова в хутор Зелёный.
Взволнованные, они в последний раз окинули взглядом далёкие, будто затуманенные очертания хутора Зелёного, синеватый горизонт, чёрные норы, где добывали земляной уголь, всё вокруг в степи памятное, родное.
— Счастливой дороги! — проговорил растроганно, тихо Данило.
— Счастливой! — повторил за ним Савка. И оба они поспешили присоединиться к чумацкой компании.
Прошла уже неделя, как обоз отъехал от тернового бугра. Чумаки пересекали долины и балки, мелкие, а то и совсем высохшие речушки, а степь всё так же стелилась перед ними, целинная и бескрайняя. Возы катили ровной дорогою, волы шли размеренно, без напряжения, и чумакам не надо было их подгонять — гейкать и щёлкать кнутами. Они могли пока подремать или перекинуться словом-другим с товарищами, а то и тихо затянуть песню — послать над необозримым простором свою радость или тоску.
Вокруг было тихо, дремотно.
И вдруг тишина нарушилась: послышался чей-то крик, громыхнул выстрел. Обоз остановился. На переднем возу поднялся атаман и начал подавать знак, чтобы чумаки ставили возы в тесный круг. Такое же указание передавал и Головатый.