"Неужели обо всём этом знал и Максим Чопило? — спрашивал сам себя Головатый. — Но как проверить? Чопило остался на Дону по каким-то делам низового товарищества. Может быть, и можно было выведать кое-что у чумаков-понизовцев. Их здесь в обозе несколько десятков. А кого ж именно из них спросить? Разве что Свирида?.. Через двое суток, в воскресенье, возы из Запорожья должны повернуть к себе на юг, а остальные — двигаться до села Каменки. Обоз разделится. Вот тогда-то, — решил Гордей, — земляной уголь с Кислиевых мажар надо тоже разделить: половину отдать запорожцам, а другую половину — каменчанам. Да, надо, сделать всё возможное, чтобы руки Саливона не дотянулись до горючего камня…"

Гордей понимал: чтобы осуществить задуманные планы, ему нужно всё время иметь рядом своих, надёжных людей. И он начал осторожно, потихоньку подтягивать к своему переднему возу мажары каменчан. Первыми присоединились Савка и Данило. Гордей договорился с ними, что в час раздела обоза оба они будут вооружены и возьмут под наблюдение Михаила и Карпа, чтоб те не оказали сопротивления.

…Гулый и Гунька, конечно, не знали, что затевает Гордей. Но они догадывались: их раскрыли. Значит, надо действовать, и действовать решительно и немедленно.

В эту предпоследнюю перед расставанием каменчан и запорожцев ночь в лагере всё было как обычно: чумаки спокойно отдыхали, караульные по очереди несли дозор. Ночь была прохладной. Но под тулупами и ряднами — уютно, тепло. Согревали чумаков и мысли о близком конце дороги. О встрече с родными, знакомыми…

На рассвете, проверив часовых, Гордей возвращался к своему возу. Шёл спокойно, неторопливым шагом. По привычке присматривался ко всему, прислушивался к каждому шороху и всё же лежащих в траве у дороги Гулого и Гуньку не заметил. Когда Гордей миновал их, они быстро поднялись, подскочили к нему сзади, зажали рот, накинули на голову мешок и куда-то потащили с собой.

Шли долго. Наконец остановились над глубоким оврагом. Гулый связал намоченной в воде верёвкой ноги Гордею и снял с него мешок.

— Здравия желаю, Зайда Головатый! — нагло и иронично произнёс он. — Извини, что проводили тебя сюда и спеленали. Видим: принюхиваешься, собираешь своих. Наверное, что-то замышляешь, сукин сын! Ничего, — скривил он в ухмылке губы, — теперь полежишь, отдохнёшь и, может быть, ума наберёшься… А узлы наши, знай, тугие. Развяжешь их только дня через два-три, когда подсохнут, если, конечно, до этого серые волки не разнесут твои косточки… Нужно было бы для утешения оставить тебе немного еды и водки. Но каши не наварили, а водка вся с приправою досталась твоему любимому Семёну. Там, на Дону…

Вместе с брызгами слюны в лицо бил въедливый, ехидный смех: Гордей отвернулся, открыл глаза — темно, как в погребе. Но постепенно начало светлеть. Рядом с Гулым он увидел ещё одного. "Карп", — догадался Головатый.

— Отдыхай, — продолжал насмешливо Гулый. — Отдыхай, а Кислиевы возы с камушками пойдут своей дорогой, к хозяину… Сколько их, знаешь, сударь?..

— Двадцать, — сказал так же иронично, в тон Михаилу, Гунька. — А остальные на Низ…