– Кого?

– Альфонсины Сторни. Это крупнейшая поэтесса нашего континента… Она много страдала из-за мужчин и говорит об этом с такой скорбной красотой… Послушайте, Гийом…

Она запустила в волосы длинные пальцы и с воодушевлением продекламировала:

– Переведите, Лолита!

– «Ты хочешь, чтобы я была чистой, / Ты хочешь, чтобы я была целомудренной, / Ты хочешь, чтобы я была белоснежной, / А твои губы испачканы всякой скверной, / Ты требуешь, чтобы я была чистой (да простит тебя Бог), / Ты требуешь, чтобы я была целомудренной (да простит тебя Бог)…» Это очень длинное стихотворение, я как-нибудь вам прочитаю… Но мысль такая: «Вы, мужчины, сначала отмойтесь от нечистот и тогда, став добродетельными, требуйте, чтобы я была чистой, чтобы я была целомудренной и белоснежной…» Bonito, no?.. У меня в машине есть томик, я вам дам. Бедная Альфонсина!.. Бедные мы!

Она содрогнулась от горьких воспоминаний.

– А потом? – спросил Фонтен после молчания, дождавшись, пока она одним глотком не осушила свой стакан.

– Потом? – продолжила она. – Потом я работала и в конце концов победила. Страдание – это путь истины. Я стала актрисой, которая была нужна мужчинам, а мне, чтобы заниматься моим ремеслом, мужчины уже были не нужны… В двадцать два года я вышла замуж за актера, которого считала великим, но он даже не был мужчиной. Я его бросила. С тех пор жила одна, жила ради искусства. Для меня были важны лишь персонажи, которых я играла… Вот так. Я стала одинокой, сильной и беспощадной… Вот я вам все и рассказала, Гийом, и хорошее, и ужасное… Я внушаю вам страх?

Она посмотрела на него и с нежной улыбкой чуть откинула голову назад.

– Страх? Я никогда не был так счастлив, – ответил он.

– Закажите мне ликер, – попросила она.

– Ликер из лесных ягод?

– Sí.

Они поднялись из-за стола, и она провела его в пустую гостиную, где в камине горел огонь. Они уселись в два соседних кресла. В зеркале на стене Фонтен увидел два их отражения и был поражен, каким неожиданно молодым оказалось его лицо. Его глаза блестели, а выражение лица было таким спокойным и безмятежным, что две глубокие складки возле рта казались совсем незаметны. Впоследствии он так и не вспомнил, что же тогда говорил Долорес, кажется, что она сама поэзия. Она ничего не отвечала и смотрела на него с ласковой нежностью, печальная и пылкая. Он тоже замолчал, и они долго сидели, не говоря ни слова, глядя в глаза друг другу. Время от времени она качала головой, словно сама себе говорила «нет», а затем вновь устремляла на него взор. Потрескивал огонь, это пело пламя. Фонтену казалось, что он в каком-то ином мире, его заколдовали и теперь он не может вспомнить, в каком городе находится. Несколько раз она открывала рот, словно собираясь что-то сказать, но не произносила ни звука. Наконец наклонилась к нему и, улыбаясь, сказала, словно это было что-то простое и не слишком важное: