Абитян закашлялся прогорклым дымом дешевых сигарет, пришел в себя и проговорил:

– Скоро лето, а там сто дней до приказа – и домой.

– Целых полгода. – Грибов вздохнул.

В небе появились мелькающие огни. Где-то высоко летел самолет.

Часовые подняли головы, и Абитян крикнул:

– Дембель давай!

Ефрейтор осадил его:

– Что орешь? А если проверка?

– Положено.

– Не ори.

– Все одно – дембель давай!

– Давай! – проговорил Грибов.

Эта привычка укоренилась в армии давно. Деды, старики, прослужившие больше полутора лет, видя все летящее и движущееся, кричали эту фразу. Глупо, конечно, но так уж повелось.

– А ты уверен, что жена молодая тебя дождется? – спросил Абитян.

– Уверен.

– Сержант из третьего батальона тоже уверен был. А поехал в отпуск, увидел, как живет его вторая половина, приехал обратно в полк и повесился. Спрашивается: на хрен только возвращался? Вешался бы дома.

– У него, может, другая причина была.

– Нет, пацаны говорили, из-за жены он. Она без него загуляла.

– Ты зачем мне это говоришь?

– Да просто так. Это дурь, Юрок, жениться до армии. Скажи, на какой хрен ты это сделал? Отслужил бы сперва.

Ефрейтор шмыгнул носом и сказал:

– Надо было расписаться.

– Чего это? Меня никакой силой не заставишь.

– Залетела она как раз за месяц до призыва.

– Оп-па, так ты ее окучил, и она забеременела?

– Угу. Отец у нее из зоны не вылезал, а тут был на короткой передышке. Узнал он, что дочь беременна, явился к нам домой и сказал мне: «Оторвать бы тебе, поганцу, голову, да поздно. Но если не женишься, то прибью. Он так и сделал бы. На него уже было заведено дело. Терять нечего. А Лидку, дочь свою любил. Мать бил чем ни попадя за любую провинность, дочку же лелеял. Ограбил кого-нибудь – лучшее ей. Вот и женился я».

– Это что, получается, что насильно тебя женили?

– Нет, Лидка девка хорошая, в мать пошла, душевная, скромная. Полюбил я ее.

– Ну, если так, то понятно. Это когда у тебя ребенок родиться должен?

– В начале ноября.

Абитян вновь вздохнул:

– Жаль, что так. Чего ты ей ребенка пораньше не заделал? Тогда родила бы в сентябре. Тебя раньше всех отпустили бы.

– Или посадили бы. Ей тогда только исполнилось восемнадцать лет.

– Понятно. Короче, вы оба залетели.

Грибов затушил сигарету, каблуком сапога вмял окурок в песок и спросил:

– А у тебя в Ереване осталась девушка?

Абитян довольно усмехнулся:

– И не одна. Лейла, Нубар, Мариам, еще пара девчонок из класса.

– Куда тебе столько?

– А ты заметил, сколько писем мне приходит? Считай, каждый день, то одна пишет, то другая. Я на политзанятиях им ответы строчу как под копирку. Ты, мол, у меня одна-единственная, вернусь – погуляем.

– Но есть кто-то, к кому у тебя хоть симпатия имеется?

– Знаешь, Гриб, они все мне симпатичны. Получше других будет, пожалуй, Лейла. Вот приеду домой и разберусь. Вообще-то у нас в селах строго девчонок держат. Могу сказать, что каждая из них ждет меня.

– А ты бросишь, как приедешь?

– Посмотрим, может, женюсь, а то и нет. Рано решать, когда еще полгода службу тащить.

Ефрейтор вдруг насторожился, посмотрел в сторону ограждения.

– Ты чего, Юрик? – спросил Абитян.