Даже песенка «Silent Night», шепеляво исполненная группой малышей – обычно такое могло тронуть до слез даже железную лошадь, – не задела Сайфа. Он эту песню не знал, а понимать стихи на английском ему было трудно, да он, в общем-то, и не слушал, а просто сидел с пылающими глазами.
Сайф ведь в свое время совершенно не думал, куда его отправят. Куда угодно, ему было все равно. Куда угодно, лишь бы надежно укрыть семью. Куда угодно, где он мог бы укладывать детей в постель, не ожидая, что среди ночи их разбудят взрывы бомб, что его дом вот-вот разнесет вдребезги. Он ведь ничего не знал о других странах. И когда британское правительство приняло его, он был благодарен, но абстрактно, его не заботило, куда его отправят, он только хотел собрать снова свою семью. Англия, Франция, любая страна, не важно.
Но прошло время, и если сначала Сайф почти ничего не замечал, кроме потока пожилых леди, казавшихся ему похожими друг на друга, после потока несущественных жалоб, на которые он поначалу даже не знал, как реагировать в силу их незначительности, – он постепенно начал открывать для себя мир, в котором очутился. Увидел его красоту, ошеломительные смены погоды, увидел танец облаков на горизонте, ощутил свежий запах моря, обжигающий холод воды – лучшей, какую только он пил в своей жизни…
И еще здесь были доброта и разговорчивость людей, что напоминало ему о доме, были тепло и гостеприимство, которое он редко принимал, но радовался тому, что оно есть. И конечно, дружба Лорны… и все это вело его к привязанности к маленькой общине, где он теперь жил и работал.
Сайф потерял бдительность. И теперь видел тому доказательство. Он и его сыновья по-прежнему были чужаками. Они по-прежнему были абсолютно незнакомыми и смешными людьми.
Он сидел на месте, наклеив на лицо улыбку, толпа уже разошлась в разные стороны. Флора тревожно посмотрела на него и прошептала:
– Ваши мальчики были великолепны!
Но Сайф вроде и не услышал этого. А Флора погналась за Агот, которая забралась на сцену, как только оттуда ушла Лорна, и уже готова была призвать всех к танцу.
За сценой злился Ибрагим.
– Они думают, я смешной! Что мы все носим на головах полотенца! – кричал он по-арабски.
Другие дети пятились от него.
Сайф отправился на его поиски, как только к нему начали подходить люди, – но, заметив выражение его лица, тут же спешили отойти.
– Все в порядке, – сказал Сайф на английском. – Это же просто сказка.
– Это не сказка! – возразил Эш. – Это правда! Маленький Ибус появился!
Сайф поморщился и потер глаза. Эш сиял.
– Я хорошо играл, абба?[1]
– Это все было глупо, – с горечью произнес Ибрагим.
Сайф обнял младшего сына. Ибрагим держался на безопасной дистанции, разматывая чайное полотенце и швыряя его на пол, пока другие дети прыгали в восторженные объятия своих родственников, вооруженных видеокамерами.
– Вы оба были очень хороши, – сказал Сайф, и Эш чуть не лопнул от восторга.
– Это было глупо! – опасно громко повторил Ибрагим. – А ты глупый мальчишка!
Лицо Эша сморщилось. К счастью, в нужный момент появилась Агот.