— Этого я не знаю.

— Неудивительно! — фыркнул Незрин. — Вы проболтались тут восемь недель, и никто вам не мешал. Почему вы не пользовались какими-нибудь инструментами, не делали замеров, не брали образцы почвы, воды? Короче говоря, не исполняли своих профессиональных обязанностей?

— Бедняга Незрин, — благодушно сказал Гвидо. — Не утруждайте себя такими мелочами. У вас же есть подчиненные? Пусть у них болит голова. Мне не нужно брать пробы воды и воздуха. Меня не интересует их пища и табак, который они курят, просто потому, что все это уже сделано. Давно и очень тщательно.

— Правда?

— Но не здесь. В Милане. В новых лабораториях CIRCE и за большие деньги. Безрезультатно.

— Вы хотите сказать, ничего интересного не обнаружено?

— Ни интересного, ни неинтересного. Просто ничего. Впервые Гвидо заметил, что под маской наивности и добродушия скрывается нечто другое. Египтянин подался вперед, взявшись за ручки кресла:

— В таком случае, придется вернуться к версии, которая вам так не нравится — о наследственных психофизиологических характеристиках.

— Эта гипотеза полностью исключается. Полностью! — твердо сказал Гвидо.

— Почему, позвольте спросить?

— Потому что если бы безразличие сивахцев к власти было наследственным, я не смог бы им заразиться.

— Заразиться?

— Да. У меня все симптомы этого «заболевания» налицо.

— Что такое? — взволнованно подскочил Незрин.

— Я думаю, как сивахец.

Незрин в замешательстве уставился на него — издевается итальянец или повредился умом? Он попытался перевести разговор в шутку.

— Вашим патронам это не понравится.

— С этого момента консорциум не в счет.

Незрин суетливо переставил бутылку и сел:

— Гвидо, вы ученый. Если вы не шутите и это правда, то вы не можете не стремиться узнать, как и почему. Конечно, вы горите желанием понять, как сивахский синдром мог повлиять на вас. Возможно, его симптомы слишком неосязаемы, чтобы пробудить любопытство.

— Во всяком случае, как я могу быть уверен, что не ошибусь. В нашем деле это легко случается.

— Скажите хотя бы, вы наблюдаете, как это протекает? — взмолился Незрин, словно обращаясь к человеку с редкостным заболеванием.

— Наблюдаю — не то слово. Я просто вижу то, что может видеть любой другой человек. Каждый может проделать такую несложную вещь: набрать горсть песка и медленно, по песчинке, пропустить его между пальцами. Я даже не знаю, следует ли признать этот жест характерным только для Сиваха.

— Разве все сивахцы так делают?

— Почти все мужчины, женщины и дети. Когда я говорю «почти»…

— Вы имеете в виду тех, кого наблюдали. Ясно, — терпеливо кивнул Незрин. — И как они это делали?

— Что значит «как делали»?

— Намеренно? Как ритуал? Со страстью? Для успокоения души?

— Совсем нет. Я думаю, это чисто механическое бессознательное действие. Они не вкладывают в это никакого особого смысла.

— А как вы научились? Стали тренироваться?

— Я? Конечно, нет! Один человек поймал меня за этим занятием. Сам я даже не заметил, когда научился.

— Значит, «один человек» придавал ему большое значение. Это противоречит вашим словам.

— Тот человек — не сивахец и не собирается им становиться. Это Мехди.