– Не лучше ли нам будет встретиться снова, скажем, зимой, после йоля? – по настоянию Святослава предложил Асмунд. – Мы могли бы встретиться в Витьбеске и договориться об условиях нашего союза не сгоряча, а обо всем подумав.

– Не считай меня таким наивным, – улыбнулся Рагнвальд. – Ты думаешь, я дам вам время собрать войско со всех ваших земель? Или сегодня на закате мы принесем клятвы, или мы с Эйриком разобьем вас, пока светло. И в конце концов я добуду себе кусок от Восточного Пути побольше, чем сейчас.

– Хорошо, – сказал Святослав, выслушав Асмунда. – Я согласен на эти условия. Но, клянусь Перуном, – он поднял глаза к небу, уже залитому багряным заревом заката, – этот клюй пернатый будет последним. Ни с какого моря сюда больше не придет ни один русин. Со времен Вещего мои предки владели всеми землями между Полуночным морем и Греческим, и больше здесь не будет князей чужой крови, не подвластных мне.

– А Эльга тебе что говорила? – напомнил Асмунд. – Чем глубже корни пустим, тем крепче будем стоять.

Едва рассвело, на проулках между дворами Киевой горы еще было пусто, когда из ворот боярина Острогляда выскользнули двое: мужчина в годах, с лубяным коробом в руках, и женщина – совсем молодая, судя по стройному гибкому стану и легкой походке. Лицо ее скрывал наброшенный на голову огромный платок из грубой серой шерсти. Ворота едва открыли, и двое вышли на дорогу в числе первых боярских челядинов, спешивших к скотине на низовые луга.

Но направлялись двое в другую сторону – на Подол. Здесь жизнь пробуждалась раньше – кому надо плыть, снаряжались спозаранку, чтобы до ночи добраться к следующей стоянке: завершалась жатва, день после Купалы заметно сократился. Над Днепром висел густой туман, скрывавший другой берег не хуже каменной стены. Из тумана смутно выступали лишь высокие носы набойных лодий, но купеческие челядины уже таскали мешки, катили по сходням бочонки.

Двое повернули к Ручью, одному из многочисленных небольших потоков, пересекавших поселение возле Киевых гор. Здесь к воде спускались мостки – так называемые тверди, – на которые выволакивали лодьи, чтобы выгрузить привезенное в клети. Эти клети стояли вдоль ручья длинным рядом, у каждой под дверью дремал сторож, ежась от утренней промозглой влаги и кутаясь в грубую свиту или овчину. Бегали собаки за оградами, лаяли на проходящих, но никто даже головы не поворачивал. Такое их дело собачье…

В дальнем конце ряда стояла еще одна клеть, лишь на крыше ее вместо обычного грубо вырезанного конька виднелся деревянный крестообразный знак. Дверь была отворена, время от времени из-под навеса у входа раздавался гулкий удар в железное било – указание верного пути сквозь туман.

В дверь скользнул еще какой-то человек, потом тоже мужчина и женщина. Женщина прикрывала лицо краем платка, мужчина хазарскую войлочную шапку с широко раскинутыми «ушами» надвинул низко на глаза. Но отца Ригора, стоявшего возле била с колотушкой, это ничуть не смущало: многие предпочитали не привлекать к себе внимания по пути в церковь Святого Ильи.