– Ну, началось, – Олег развернулся и ушел в свою комнату, громко хлопнув дверью, как будто вымещая на ней свою злость.

Домашний уют куда-то рассеялся, обнажив убогие, голые стены с потертыми обоями. Хрупкое счастье Инны Михайловны рассыпалось на куски. Что она такого сказала? Чтобы он учился, а то на следующий год поступать? А разве не так? Почему он все воспринимает в штыки? Она же хочет, как лучше. Если ей диплом не пригодился, так ей надо было ставить на ноги ребенка. А сейчас куда без образования? Разве что на рынке ящики подносить. Вся радость – в перекур за палатками пиво глушить. На таких ребят она уже насмотрелась и хотела для Олежки другой судьбы.

Инна Михайловна поглядела на плошки с нетронутыми салатами и, ссутулившись, устало опустилась на табурет. Для кого она старалась? Думала, на праздники посидят, как люди, а все опять выходит наперекосяк.

Ссора как всегда возникла ниоткуда, вбив между ними новый клин непонимания и взаимных обид. Пять минут назад они были семьей, и вот опять превратились в двух одиноких людей.

Олег завел «Варкрафт», но игра его не увлекла. Живописные герои, злодеи и маги рушили вымышленный мир, повинуясь малейшему велению мышки, а на ум приходила другая аналогия. Удар по застывшему мячу и пришедшая в движение, обезумевшая стихия.

Но еще больше его тяготила закрытая дверь, которая не могла отгородить его от гнетущей атмосферы, словно клочья липкого тумана повисшей в доме. Он отчетливо представлял себе, как мать, сгорбившись, точно больная птица, сидит на краешке стула, а на столе стоит ее праздничная стряпня. Мать первая затеяла эту ссору, почему же он не мог отделаться от чувства вины?

Олег некоторое время боролся с собственным я, а потом то ли победил, то ли сдался. Выключив компьютер, он вышел в гостиную. Инна Михайловна не пошевелилась, как будто в ней кончилась батарейка, и заряда хватило только на то, чтобы накрыть никому не нужный стол.

– Ма, ну чего мы, в самом деле? Давай салаты есть. Вон ты сколько наготовила, – примирительно сказал Олег.

«Давай есть». Эти простые и понятные слова вывели ее из оцепенения. В сущности, это было все, чем она занималась с тех самых пор, как осталась с маленьким Олежкой на руках. Вся суть ее жизни сводилась к тому, чтобы таскать в гнездо еду и кормить своего птенца, подросшего, долговязого, но еще такого глупого.

Она поднялась с табуретки и заученными, механическими движениями стала накладывать закуски на чистую тарелку. На экране телевизора известный пародист копировал не менее известных певцов, но его шутки не могли заставить Инну Михайловну улыбнуться. Смех и веселье вязли в окружающем ее коконе обиды, не достигая цели.

– Мам, ну прости меня, ладно? – привычно произнес Олег, не потому что чувствовал себя виноватым, а скорее потому что это была принятая форма примирения.

– Каждый раз одно и то же. Сначала нагрубишь, а потом…

Олег двумя пальцами подхватил с тарелки кусочек горбуши домашнего засола, сунул его в рот и похвалил:

– Вкусно. Лучше, чем готовая.

– Куда ты руками хватаешь? Вилка же есть, – покачала головой Инна Михайловна и, окончательно оттаяв, сказала: – Сядь и ешь по-людски. Ростом вымахал, а в голове один ветер.