Но как раз в то время, когда я работал над первым томом «Капитала», крикливые, претенциозные и весьма посредственные эпигоны, задающие тон в современной образованной Германии, усвоили манеру третировать Гегеля как «мертвую собаку». Я поэтому открыто объявил себя учеником этого великого мыслителя и в главе о теории стоимости местами даже кокетничал характерной для Гегеля манерой выражения.

Однако, как Маркс знал, эта диалектическая болтовня имела дополнительную потребительскую стоимость. После статьи об индийском мятеже в 1857 году, где он предлагал британцам начать выход из Индии до того, как начнется сезон дождей, Маркс признался Энгельсу: «Возможно, я поставлю себя в глупое положение. Но в этом случае всегда можно выкрутиться с помощью диалектики. Конечно, формулируя свое предложение, я говорил так, что могу оказаться правым в любом случае». Когда диалектика применяется таким образом, то она означает, что нет необходимости считать кого-то неправым.

Даже наиболее очевидное недвусмысленное пророчество в «Капитале» — неминуемая гибель капитализма — может, таким образом, избежать резкой критики тех, кто стремится фальсифицировать его. В заключении к первому тому Маркс доказывает, что конкуренция между капиталистами сосредоточивает производство в более крупные элементы, усиливающие притеснение и эксплуатацию труда, «но вместе с этим растет и сопротивление рабочего класса, класса, который всегда увеличивается в своем числе, дисциплинированного, организованного самим механизмом процесса капиталистического производства… Звонит похоронный звон по частной собственности». Большинство читателей делают из этих слов вывод, что Маркс считал капитализм уже умирающим и с ликованием встречал финансовые кризисы. «Настоящее положение… по-моему, скоро приведет к землетрясению». Хотя именно от Маркса удивительно было бы услышать это предположение. Его собственное соображение о различных исторических стадиях экономического производства — первобытно-общинной, древней, феодальной, капиталистической — обращает внимание на то, что каждая эпоха длилась многие века, иногда тысячелетия, перед тем как уступить место следующей. И Маркс признает, что буржуазный капитализм намного более силен и динамичен, чем любой другой период. В «Манифесте Коммунистической партии» он пишет: «Он создал чудеса искусства, но совсем иного рода, чем египетские пирамиды, римские водопроводы и готические соборы; он совершил совсем иные деяния, нежели переселение народов и крестовые походы». Как же тогда он мог поверить, что эта фантастическая сила исчезнет через одно или два столетия?

Возможно, он и не верил. В I томе все выглядело так, что капитализм уже при смерти, но в заключительной части II тома «схематическое представление» гипотетических расчетов предоставляет экономическую модель капиталистической экономики, которая развивается постоянно, без текущих кризисов, и теоретически такое существование может продолжаться бесконечно. И хотя Маркс страстно жаждет гибели капитализма и конца эксплуатации — стремление, которое изредка прорывается в вызывающие ужас пророчества гибели — силу ораторского искусства и ее нюансы можно прочувствовать, когда изучаешь его работы в целом. Маркса часто изображали механическим детерминистом, который смотрел на мир с точки зрения железных законов и неизбежных следствий, но это — карикатура на него. Да, он утверждал в «Манифесте Коммунистической партии», что падение буржуазии и победа пролетариата «в равной степени неизбежны». В работе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852) он, однако, добавлял, что «люди делают свою историю, но делают ее не так, как им бы хотелось, не в выбранных ими условиях, а в тех условиях, которые заданы и перенесены из прошлого».