— Так, наглая рожа, скажи мне честно, — любила выпытывать в эти минуты Тамара, — за что твоя еврейская родня тебя так ненавидит?

— Да ты чего! Как раз все наоборот! — пытался я ей жарко возражать. — Меня все просто обожают!

— Ага, конечно! — скептически поджав губы, кивала она. — Обожают его. А может, тебя таким образом решили воспитывать?

— С чего это вдруг, — удивлялся я, — меня воспитывать?

— Ну, не знаю, — начинала размышлять Тамара, — мало ли! Может, натворил чего? Иди родители недовольны, что ты в восемнадцать лет на страхолюдине женился!

— Ничего не на страхолюдине! — От неожиданности я закашливался дымом. — У меня жена красивая, даже очень!

— Так я тебе и поверила! Кто ее видел, жену твою? Правильно, никто! — радостно говорила Тамара. — Была б красивая, ты б ее без конца сюда таскал, всем показывал. А так каждому понятно — крокодил.

Обычно я тут же начинал веселиться.

— А ну кончай ржать, аферист! — хмурилась Тамара. — Мне вот все-таки интересно, им, родственничкам твоим, неужели все равно, что ты в таком месте работаешь? Что ты тут не жрешь толком, не спишь, а вместе с лимитой за копейки горшки таскаешь?

— Медбрат реанимации, Царькова, — пытался, по своему обыкновению, отшучиваться я, — это звучит гордо!

— Совсем ты дурак, Лешечка, — удрученно качала головой Тамара. — Медбрат реанимации — это негр на плантации. Смотри не надорвись.

Сама она точно старалась не надрываться, чуть что садилась на больничный, а чаще продавала дежурства желающим подзаработать, платя щедро, едва ли не по двойному тарифу.

Была в ней какая-то подкупающая непосредственность, не виденная мной ранее. Тамара абсолютно была лишена кокетства, держалась естественно и, похоже, никогда не врала, с какой-то детской наивностью отвечая на вопросы, в том числе и каверзные.

Однажды при мне к ней подкатил доктор Волохов в тот момент, когда Тамара сидела за столом и старательно заполняла сводки движения больных.

— Тамарка! — начал Волохов без особой разведки. — Когда ты мне дашь? А то уж полгода динамишь!

— Слушай, Вить, — спокойно ответила Тамара, не отводя глаз от бумаг. — Я сейчас не могу!

— Интересное дело! — возмутился Волохов. — А когда? Что, еще полгода ждать?

— Я ведь замуж недавно вышла, — тяжело вздохнув, напомнила Тамара. — Он человек пожилой, если расстроится, с сердцем плохо стать может.

Очередной ее муж, сосед по подъезду на пять этажей выше, был военным летчиком на пенсии, старше Тамары чуть ли не вдвое. Она его так и звала: «Моя пенсия».

— А мы ему не скажем! — воодушевился Витя. — Нечего старика расстраивать!

— Да ты чего? — удивляясь такой наивности, вскинулась Тамара, впервые за весь разговор удостаивая Волохова взглядом. — Я ему первая все расскажу!

Постепенно медсестры первого набора, получив после семи лет отработки вожделенную московскую прописку, из реанимации стали переходить в другие, более спокойные отделения, где можно было на дежурстве спать по ночам, а то и вовсе спать дома. На смену им приходили совсем другие, семнадцатилетние выпускницы училищ, москвички и жительницы ближайших пригородов. Начальство было малость обескуражено этой ротацией, со старенькими не было проблем, ну как с крепостными. Для них любой доктор был божеством по определению, а уж начальство, пусть даже и мелкое, божеством в квадрате.