Я пришел в кабинет к Надьке. Вода стекала с меня струями. Встал со скорбным и строгим лицом на пороге и произнес:

— Все, Надежда Сергеевна, не удивляйтесь, но я после всех этих водных процедур на больничный сяду. На неделю, не меньше. А скорее на две. Посмотрите, меня выжимать можно! И Ваня не лучше выглядит! Между прочим, я уже чувствую, что простудился!

И для убедительности натужно закашлялся, приложив руку к груди.

Надька не на шутку перепугалась. Персонала катастрофически не хватало. Вот и сегодня по графику должно быть пять медсестер, а вышли на работу четверо. Больничный был вовсе не блефом.

— Алексей Маркович, — почти умоляюще заговорила она, — переоденьтесь в сухое, а потом идите с Ваней в сестринскую, поспите, пока у вас блок пустой! А с Лидией Васильевной я сама договорюсь!

Это действительно было благородно. Я тут же устыдился недавних плохих слов в Надькин адрес. Сразу вспомнилось, что она увлекается горными лыжами, прикатывает на работу на велосипеде, как-то раз и вовсе обсуждала со мной творчество Булата Окуджавы, тем самым показывая себя человеком безусловно нестандартным. Надька даже в интимные отношения тогда вступила не с традиционным алкашом-лимитчиком, как прочие, а с веселым чернокожим парнем. И тут еще среди бела дня поспать отпускает. Ведь сон в реанимации дороже всего, дороже денег. Особенно когда пашешь на две ставки. Далеко не на каждом дежурстве удавалось прилечь, а сейчас, когда бригады неполные, и подавно. Я радостно побежал сообщить эту потрясающую новость Ивану, напевая вполголоса:

— Вань, давай мухой переодеваться, обедать и спать! Нас Надька отпустила. Только знаешь, у меня зуб на зуб не попадает, давай по пятьдесят грамм дернем, а то и правда как бы не заболеть!

И мы развели с Ваней в пустой аптечной баночке из-под гемодеза немного спирта и дернули с ним в обед по чуть-чуть под казенный куриный супчик.

Эх, если бы знать…

Режим и дисциплина в нашем отделении, как и во всей больнице, всегда были привязаны к ситуации в стране в целом.

Начало восьмидесятых, когда я приступил к работе в отделении, это был закат брежневской эпохи, вызывающий сейчас у многих такую нежную ностальгию.

В ту пору, хотя и не было никаких особых административных зверств, но субординация была не пустым звуком, никакого панибратства между сестрами и врачами не наблюдалось, каждый знал свое место и предназначение.

И связано это было даже не столько с политической ситуацией в стране и мире, сколько с особенностями кадрового устройства нашей больницы. Для того чтобы насытить такого гиганта, как Семерка, квалифицированным персоналом, был брошен клич по стране, и из далеких городов и областей десятками стали прибывать врачи, медсестры, санитарки. Особенно было много медсестер, простых девушек из маленьких городков, сел и деревень. Большинство из них тогда попали в Москву впервые. Огромная современная красивая больница их ошеломила так, что Царь-пушка и колокольня Ивана Великого поблекли на ее фоне.

В то время им виделись радужные картины из недалекого будущего, в котором все они начнут ходить по музеям, театрам и планетариям. Как положено столичным жительницам, оденутся во все заграничное, и уж конечно, в скором времени влюбленные московские парни гостеприимно распахнут перед скромными красавицами двери своих огромных квартир, разумеется, после узаконенных Дворцом бракосочетания отношений.